Новым гостем Сигарной гостиной стал человек, изнутри познавший жизнь кочевых народов, — Константин Куксин много лет прожил в тундре, где вечный холод, там, среди дикой природы, он боролся за выживание, а может быть, просто наслаждался обыкновенной жизнью неизведанных народов?…
Андрей Лоскутов: В каждой теме есть свои «дурацкие вопросы». Профессионалов они раздражают, как раздражают нас, например, вопрос о сигаре на бедре кубинки. В чукотской теме есть такой же вопрос — предлагают ли чукчи уважаемому гостю свою жену?
Константин Куксин: В России 46 малочисленных народов. Для простых обывателей – это все чукчи, которые в чуме жду рассвета, и свою жену предлагают каждому путешественнику. У чукчей действительно был обычай обмена женами, но меняться женами могли только «названные» братья, причем братья разных профессий. Чукчи делятся на две половины: одни бьют моржей – морские охотники, другие – оленеводы, конечно, они менялись товаром, чтобы выжить в этих адских и суровых условиях.
Например, когда морской охотник приезжает ко мне, а я оленевод, привозит мне шкуры, китовый жир, я говорю: «Спасибо, спи сегодня с моей женой». Я к нему приезжаю – то же самое происходит, только уже наоборот. Так было, да, но уже в начале XX века оленеводы экономически сильно превзошли морских охотников, потому что оленеводство – считалась продвинутой сферой экономики. И так вышло, что морской охотник предлагал свою жену оленеводу, а оленевод как-то морскому охотнику уже и не предлагал свою жену. А то, что русскому геологу предлагают свою жену – конечно, миф. Можно себе представить такую картину, что геолог полгода на вахте, без женщин, конечно, все мысли только об одном – «поехать бы к чукчам, чтобы жену свою предложили». Это, конечно, миф.
Андрей Лоскутов: Что собой представляет Музей кочевой культуры? И зачем Вы вообще отправились на Север?
Константин Куксин: Музей кочевой культуры был создан 12 лет назад, после того, как я вернулся из Монголии. В Монголию попал как спортсмен, был пробег от Байкала до Желтого моря в Китае – 4000 км на велосипедах, без сопровождения. Монголы нас так тепло встретили, что, вернувшись из путешествия, я начал рассказывать по радио и телевидению о Монголии, какие там замечательные люди. Даже коллеги-историки мне не верили, говоря, что у монголов нет культуры – они кочевники дикие и жестокие. Это настолько не вязалось с моим представлением, что я был уверен, что они не правы. Есть культура – она не измеряется толщиной книг, высотой стен – это то, что находится внутри человека.
Позже я поехал в Монголию, познакомился с мастером, научился делать юрты, юрту приволок в Москву, поставил ее во дворе и назвал «Музеем кочевой культуры». Чтобы рассказать людям, что есть у кочевников культура. Потом оказалось, что кочевники живут не только в Монголии, но и по всему миру. И начались экспедиции в Среднюю Азию и на Крайний Север.
Первая экспедиция на Север была к ненцам. Эта книга «Хозяин белых оленей» — о том, как мы с приятелем встали на лыжи и пошли искать оленеводов. Надо сказать, это было безумием – в минус сорок градусов ходить в полярной ночи по тундре и искать оленеводов. В результате, они все-таки нас нашли, не мы их, а они нас. Подъехал к нам на снегоходе ненец и говорит: «Вот на чем надо здесь передвигаться, а ты на лыжах идешь, замерзнешь же». Привезли нас в чум и, по сути, спасли. Ненцы – они такие настоящие индейцы: каменные лица, никаких эмоций. Нас обогрели, налили чай, я попытался с ними разговориться, чтобы сказать, что я хочу остаться, потому что приехал их изучать. Пытаюсь задавать вопросы, получается примерно такой диалог:
— Как вы кочуете?
— Нормально кочуем, — и дальше на свой язык переходят, хотя все русский знают. Я снова пытаюсь:
— У вас много оленей?
— Нельзя нам про это говорить.
В общем, разговор не клеится. Они все чай наливают, а он уже не лезет. И тут один парень молодой, который все волком на нас смотрит, вдруг предлагает: «Мама, а зачем ты им чай наливаешь? Дай им лучше крови». И женщина берет какой-то мешок, который висит у входа в чум, и наливает полную миску со сгустками оленьей кровь. Я беру эту миску, благодарю и вижу, с каким все интересом смотрят на меня. Пришлось пить эту гадость. Самое неприятное – это комочки холодные проглатывать. Выпил половину – говорю «Спасибо. Очень вкусно. Но друг у меня еще не пробовал». Приятель протянул руку, молодец, не подвел. Допили до конца эту кровь – тут же они засовещались сразу. Старик главный помялся и говорит: «Ты куда собрался? Пурга будет, чувствую. Давай переночуй у меня». Я остался у него жить, звали старика Гаврила, он не умеет читать и писать, но он стал моим наставником в тундре. Например, он может, понюхав воздух, сказать, что будет пурга. На вид отличает 20 названий снега. Спустя несколько месяцев у нас завязался такой разговор:
— Вы всем гостям так кровь наливаете?
— Нет. Кровь – лакомство. Редко пьем. Зимой, чтобы болезнь не пришла. Если кровь не пить, смерть может прийти.
— А нам-то вы зачем кровь налили?
— Вы какие-то странные были. Пришли, сидите, чай пьете, не уходите. К нам русские заходят мясо купить — мужчины, а русские женщины чумом вообще брезгуют, говорят, шерсть оленья прилипает к одежде и пахнет у нас плохо. А вы какие-то странные были. Думаю, кровь попьют – вообще необычные русские. А вы и кровь пить стали. Тут я совсем увлекся, решил вас у себя поселить и дальше вас изучать…
Я потом подумал: кто же кого изучал – я оленеводов Севера или они меня?! Так был сломан первый барьер.
А вообще, эта книга о том, как простой русский паренек, лет-то мне тогда было всего ничего, на лыжах пришел к оленеводам, а спустя много лет прошел обряды посвящения, получил тайное имя и стал одним из их сообщества. То есть такой путь ученого-антрополога, вы правильно сказали о Миклухо-Маклае – он первым придумал обычный метод включенного наблюдения. Помните, как он с папуасами общался? Они бы его съели. Но что он сделал? Разделся догола, сказав, что он такой же папуас, но только белый. То же самое мне пришлось сделать, но только не раздеваться, а одеваться в одежду из оленьих шкур, заниматься их промыслом, пасти оленей. В итоге удалось стать своим.
Андрей Лоскутов: Вы, рассказывая, немного так стилизуете диалог русского путешественника и чукчи. А где же знаменитое «однако»?
Константин Куксин: Я много жил и работал с чукчами, они не говорят «однако», но у каждого из них есть свое выражение, как у нас, например, слова-паразиты, которое мы всегда вставляем в свою речь. Друг у меня он все время говорил «да ради Бога». А у моего наставника в тундре любимое выражение – «честно говорю». Но «однако» ни один знакомый чукча не говорил. Возможно, когда сочиняли анекдоты, какой-то чукча так говорил, поэтому решили, что это их слово.
Андрей Лоскутов: Как они сами реагируют на наши представления о понятии «чукча»?
Константин Куксин: У нас в музее представлено три серверных региона – из 46-ти народов мы выбрали три самых характерных. Эти регионы разные, совершенно разные цивилизации. Так-то просто послушаешь – так все чукчи. Чукчи гордятся тем, что они стали символом. И даже сами о себе рассказывают анекдоты. Есть же анекдоты, где чукча выступает умным, хитрым, умнее русского геолога, его постоянного оппонента в этих встречах бесконечных. И у меня есть знакомый чукча режиссер, который хочет снять фильм «Однако, не говори однако».
Андрей Лоскутов: Самый известный писатель Чукотки – Юрий Рытхэу – он кто?
Константин Куксин: Юрий Рытхэу – он чукча, он охотник. Когда эти люди на кожаных лодках выходят с копьем на кита – это что-то. Это очень сильные люди.
Эдуард Сухарев: Вы участвовали в такой охоте?
Константин Куксин: Лишь однажды наблюдал ее, но не участвовал. Я был в лодке, но сам гарпун не кидал. Но я знаю чукчу, который в одиночку идет на кита. Кит всплывает, чтобы вздохнуть, и часто спит в это время, потому что не может спать на дне. Чукча подкрадывается на лодке, берет копье и одним ударом протыкает сердце кита. Если он чуть-чуть ошибется, кит перевернет лодку и убьет охотника. Затем подплывают другие, привязывают гарпун, поднимают тушу кита на поверхность (шкурами, в которые накачан воздух) — зрелище кровавое, я вам скажу. Особенно, когда кита вытаскивают на берег и люди в высоких сапогах ходят по пояс в крови и разделывают рыбину. Потом остатки доедают медведи.
Андрей Лоскутов: Кровь Вы пили не китовую, а оленью, правильно?
Константин Куксин: Оленью, потому что ненцы все-таки оленеводы. Олень для них – самое главное животное, которое дает человеку все необходимое: и транспорт, и жилище, и одежду, и рога, из которых делают разные вещи, и жилы, с помощью которых шьют. То есть олени – это все, без них жизни не будет.
Андрей Лоскутов: Вам чего не хватало в Вашей жизни? Вы из серьезной семьи, из серьезного города, с серьезным образованием — почему вдруг Вас потянуло туда, на край света?
Константин Куксин: Я с детства воспитывался на книжках о великих путешествиях, главная тоска детства была о том, что все везде уже открыто и только в книжках об этом можно прочесть. Но оказалось, это не так.
Первое, что я совершил – велопробег, очень сложное, очень тяжелое испытание. Сейчас бы я никогда не поехал второй раз, честно. Потом я понял, что все мои детские мечты могут осуществиться, потому что есть неисследованные народы, о которых никто ничего не знает. Дважды в жизни я был первым белым человеком, которого увидели кочевые племена. Я думал, что это невозможно, когда читал книжки, учась в школе, но это осуществилось.
Андрей Лоскутов: Отфиксируем важную вещь: мы помним, что Константин отправился в Китай, но попал в Монголию, по сути, открыл для себя Монголию – открыл свою Америку, поскольку, мы помним, Колумб тоже плыл в Китай, но открыл Америку.
Константин Куксин: Отличная параллель, буду использовать ее. Хотя, по последним исследованиям, Колумб вообще знал, куда он плывет, просто он поплыл на деньги «спонсоров» — короля и королевы Испании, и должен был что-то открыть.
Андрей Лоскутов: Вообще это опасные путешествия — к кочевым народам?
Константин Куксин: Да, опасны, и, пожалуй, Север – вообще опасный регион. И самый опасный – Чукотка. Не Ямал. Ямал по сравнению с Чукоткой – курорт. Представьте – на Ямале всегда минус сорок, где можно спокойно при такой температуре и без перчаток работать – очень сухой воздух, приятный. Пурга бывает редко. На Чукотке два океана – один потеплее, другой похолоднее – они все время борются, как герои чукотских сказок. И холодные туманы, и ветер 45 метров в секунду.
У нас как-то вездеход сломался на перевале, хорошо, мордой к ветру. Мы со студентами просидели там пять суток. Жгли в банке солярку и ели сырую оленью ногу, пока нас не спасли на танке, который завели на военной базе, чтобы приехать за нами. Честно, когда сидишь в «железной коробке» вездехода, бушует пурга, а в туалет сходить — проблема, тогда у всех нас возникла мысль, что человечество погибло. Мы реально начали думать, что нас осталось три последних человека на земле. Мы всерьез подумали, что так переждем, доберемся до каких-нибудь баз, где есть уголь, топливо, как-нибудь перезимуем. И будем возрождать жизнь на земле…
Андрей Лоскутов: Но Вы же опытный путешественник, почему оставались в железяке, которая еще больше выхолаживает?
Константин Куксин: Потому что ветер 45 метров в секунду, взрослый человек не может стоять на ногах.
Андрей Лоскутов: А если зарыться в снег?
Константин Куксин: Нет. Чем зарываться в снег, я лучше в вездеходе посижу. Честно. На Чукотке осенью был случай – медведь-шатун сожрал девочку-школьницу, только руки от нее нашли. И бродил вокруг. Мы в туалет после этого ходили по двое – один с карабином стоит, другой делает свои дела. И вот стоишь с ружьем и шепчешь: «Ну, что ты там возишься, давай быстрее» — потому что темно, ветер метет, а медведь же все чует, он вылезет, убьет, ружье – это, скорее, помеха, но все равно брали с собой для успокоения души.
Андрей Лоскутов: Раз уж заговорили про туалет, давайте эту тему осветим. Туалет находится вне чума?
Константин Куксин: Конечно. Туалет в чуме – это только для маленького, совсем крошечного ребенка. Расскажу две «туалетные» истории.
Первый день. Мы с другом в тундре, чай пили, приятелю прям приспичило, обращается к старику:
— Гаврила, скажите, где у Вас тут туалет?
Ненец так подбоченился и говорит:
— Видишь вон ту дальнюю лиственницу? А вот ту дальнюю лиственницу? Вот от этой до той можешь все делать.
Андрей Лоскутов: Но все-таки 45 градусов. Как можно все сделать?
Константин Куксин: Это просто кошмар. Рассказываю вторую историю. На утро я собираюсь в туалет. Ну, а как там – чум стоит, тропинка направо, тропинка налево – для мальчиков и для девочек…
Уже люди начали просыпаться, старик спрашивает:
— Что, в туалет?
— Ага.
— Палку возьми.
— Дед, зачем палку?
— Возьми, возьми палку. Оленей отгонять.
Я взял палку, которая специально стоит у чума. У меня одна мысль – чукотский анекдот про туалет: «Две палки – одной костер поправляешь, другой — волков отгоняешь». А на самом деле не волков надо отгонять, а оленей, потому что есть олени — мочаеды, то есть наркоманы, им не хватает солей. Чукчи специально приманивают оленей мочой. Есть мешочек специальный для сбора мочи, в котором она замерзает, потом высыпаешь желтый снег, олени тут же бегут к тебе. А на Ямале часть стада отбивается и крутится вокруг чума. Они сумасшедшие – за желтый снег все отдадут. И ладно, по малой нужде – ты стоишь и рукой водишь, а если надо присесть… Минус сорок градусов, ветер, ты думаешь, как бы побыстрее все это закончить, тут приходит олень с огромными рогами и пытается тебя спихнуть, чтобы желтый снег съесть. Тут палка очень нужна. Он палку уже знает и пока видит ее в руке – не подходит. Каждый поход в туалет на Севере – это, конечно, проблема.
Андрей Лоскутов: При такой температуре — это все сразу замерзает или как?
Константин Куксин: Хороший вопрос (смеется). Смотря какая температура.
Эдуард Сухарев: Вы как этнограф, историк, расскажите вкратце, кочевники – они же все совершенно разные по происхождению, по языкам – на какие группы они делятся?
Константин Куксин: По языкам – это очень сложный вопрос. В России три группы кочевые. Первая – северные кочевники, ненцы – самодийская группа. Слышали — самоеды? Самоеды – не то, что себя едят, а те, что сами едят. Ханты, живущие рядом, – это венгры, угорская семья. Ханты понимают венгерский язык, достаточно свободно на нем говорят. Чукчи – это палеоазиаты, древнейшие народы, их культура насчитывает 10 000 лет. Есть тунгусская группа, очень большая тюркская семья – более 20 народов от Якутии до Азербайджана. У нас в Росси три монгольских группы народов – буряты, туринцы и калмыки – они говорят на монгольском языке. Конечно же, индоевропейцы – это цыгане. Когда я музей только создал, у меня всегда спрашивали, когда будут цыгане и евреи. Я говорил, что это не кочевники. Потому что настоящие кочевники привязаны к своим стадам. Кочевники разводят скот, а цыгане кого разводят? Только соседей. Какие они кочевники! Но потом, живя с цыганами в Румынии, я очень полюбил этот народ.
Никуда я с такой опаской не ехал, как к цыганам: деньги на карточку, карточку под третью рубаху, потому что думал, меня тут же облапошат и ограбят. А потом спокойно оставлял уже и деньги, и аппаратуру в таборе.
Виктор Несмиянов: Что дали кочевники миру?
Константин Куксин: В музее у нас есть религиозный цикл, когда я рассказываю историю Ветхого завета, рассказываю про шатер Авраама, Исаака и Иакова – этот шатер у нас стоит, настоящий, из шерсти, точно такой, какой воспет в Библии. Евреи были кочевниками – да, когда-то давно, но не сейчас. Кочевники дали мировые религии, кроме буддизма, конечно.
Андрей Лоскутов: Вы так обо всех этих народах говорите, мол, все такие замечательные, хорошие, а есть плохие?
Константин Куксин: Скажу словами Пржевальского: «Я знаю один народ – человечество и один закон – справедливость». Есть плохие люди, но нет плохих народов. Знаю плохих чукчей, плохих ненцев, плохих русских, плохих цыган, но хороших людей больше. Если бы я относился иначе к людям, среди которых я живу и работаю, наверное, меня бы съели или убили бы, я бы просто не вернулся бы домой. Нужно идти к людям других народов с теплотой и чувством. Ну и, наверное, мне везет, потому что я в своих путешествиях не встречал плохих людей.
Андрей Лоскутов: Опишите, пожалуйста, чум. Да, мы поняли – ветер, мороз, большая влажность – все это создает малопригодные условия для жизни. Как они там выживают?
Константин Куксин: Чум состоит из жердей – длиной шесть-восемь метров. Наверное, еще в каменном веке жерди накрывали землей, корой, это были полуземлянки, получумы. Позже научились делать покрышки из оленьих шкур, шкур других животных. Скажем, индейцы делают из бересты, а современные чумы покрывают брезентом. Все кочевники имеет очень здравый подход к жизни. Зимний чум покрывается шкурами – где-то 60 шкур необходимо на покрышку чума. Причем в холода – две покрышки – мехом внутрь, мехом наружу, прослойка воздуха образуется. В целом, если буржуйку топить, то температура плюс 20-25 в чуме будет, даже при минус 30 снаружи.
Андрей Лоскутов: Там же дырка дымохода, как тепло не улетучивается?
Константин Куксин: Плотненько брезентом закрывают, тепловая подушка висит в узком конусе, поэтому тепло не уходит. Одна беда – когда чум протопили, тепло, залезаем под одеяла, шубами укрываемся, засыпаем, через полчаса печка прогорает, и температура стремительно падает. С утра в чуме градусов на пять теплее, чем снаружи – там минус 40, внутри минус 35, поэтому внутри чума они ставят полог — палатку, которую подвешивают к жердям – обычную коническую палатку из ткани. В этой палатке еще градусов на 15-20 теплее. Потом полог создает интимное пространство – в одном муж с женой, во втором дети, в третьем – гости. Получается, чум – такая многокомнатная квартира…
Андрей Лоскутов: Подождите, какого же тогда он размера, если там столько пологов помещается?
Константин Куксин: Большой хантыйский чум диаметром восемь-девять метров, ненецкий – шесть-семь. Но чем холоднее, тем меньше чум. Ханты все-таки южнее кочуют и у них много дров. Ненцы топят карликовой ивой – у них очень холодно, я там всегда мерз, однажды волосы примерзли к стенке чума. Это называется – отдохнул ночью: всего-то было минус 15 в чуме – что такого…
Андрей Лоскутов: А детишки маленькие, например, младенцы — как они переносят такие экстремальные температуры?
Константин Куксин: Младенцы в колыбели. Вообще, первое, что ощущает младенец на Севере – тепло материнской груди и тепло оленьих шкур, в которые его тут же заворачивают, затем укладывают в колыбель – такой, упакованный в оленьем мешке, он путешествует.
Андрей Лоскутов: А подгузники всякие, памперсы?
Константин Куксин: Подгузники делают из сфагнума – болотное растение, есть и в Подмосковье. Сфагнум впитывает в 20 раз больше влаги, чем его собственный объем, он является также антисептиком. Во время войны использовали партизаны, называли партизанской ватой. Еще добавляют в сердцевину памперса труху березовую – она тоже хорошо впитывает. Периодически мама руку засовывает, проверяет, потом начинку старую выкидывает, новую кладет – гениально. И природу не засоряет.
Виктор Несмиянов: А из чего же они жерди эти делают, такие длинные?
Константин Куксин: Они идут в тайгу, спиливают молодые лиственницы, елки. Причем, некоторые берут и лиственницу, кто обычаев не знает, а традиционно – только из елочки делают. Елочки длинны обычно берут – спилили, высушили – и готово…
Продолжение следует…
