Перечитывал случайно, вез книгу кое-кому в метро… да неважно. Важно то, что с изумлением обнаружил, сколько же всего я там предсказал насчет наступления нынешней эпохи. Даты: писалась «Девушка» до декабря 2019 года, книга вышла в конце лета 2020 года.
Давайте перечислять: сам факт наступления военной эпохи; грызня патриотизмов – чей длиннее (и толще); с кем мастера искусств; что такое левые и чего им на самом деле надо… Все тут. Как я это смоделировал, описывая события 1905 года – ну, здесь то ли колдовство, то ли профессионализм политического аналитика. А о том, как эти предвидения повторились и двинулись дальше в «Боге войны», мы недавно уже говорили.
В общем, в старину таких, как я, жгли, а сегодня шипят в спину «шаман проклятый».
А вот вам и некоторые выдержки из книги. Повторю, все это написано в течение 2019 года.
«В Петербурге узнают о том, что случилось, раньше меня — да хоть из сообщений с нашего флагмана. А что я смогу сказать своим читателям такого, что ни на каком флагмане не скажут?
Наверное, вот что: в нашем мире случается немыслимое. Век ясности и звезд над головой может смениться другим веком — когда в тумане неясно кто убивает непонятно кого, в том числе своих, и некуда бежать, и никто не знает, что творится и что будет с нами дальше».
«— Простой вопрос: кто начал войну? Кто на кого напал? Мы, что ли, атаковали японцев? Так вот, спросите их — они не знают, кто напал, или им все равно.
— Хорошо, а вот извольте цитату: «Патриотизм есть пережиток варварского времени. Мы должны желать уменьшения нашего государства, ослабления его и всеми силами содействовать этому».
— Вот-вот…
— Автора, автора! Он кто?
— Не догадались? Лев Толстой, русский писатель. От горшка два вершка и борода до пояса.
Тут раздался всеобщий хохот. Похоже, здешние люди относились к графу Толстому примерно так же, как и я.
— Госпожа Рузская, у вас муж в Порт-Артуре. А если его поставить напротив этого писателя…
— Господа, мой муж — человек со спокойными нервами, и у него много других дел…»
«А в одиннадцать свищут к вину и обеду… Боже ты мой, это же время завтрака в моей обычной жизни. И не говорите, что жизнь по столичному времени плоха; такая тоже должна быть. Римские и египетские ночи, вопли философов с трибуны или со стульев, хрупкие и жаждущие любви поэтессы — все это должно быть, без этого нет державы и нет народа. Но полчарки рома и обед, пробу которого снимаем все мы за командиром — это тоже держава… Или это она без всяких «тоже».
« — Передовые? Все передовые люди радуются нашим неудачам, раскаляя народ и раздирая перед ним язвы государства.
— Значит, наши удачи оставят нас без передовых людей? — бросил я ему реплику от буфета (а поэтому довольно громко). Взял там полбутылки белого крымского и пошел к своему месту.
— Поэты останутся, — утешительно сказал он мне, поворачивая светлую голову в мою сторону, и сказал тоже довольно громко. — Будут оплакивать гибель и распад неважно чего. Стервятники, без запаха падали и разложения им никак».
«Первопроходцы, инженеры, молодые поэты и прозаики — это уж по моей части, я только с ними и говорю, вы не знаете их имен, но когда они ворвутся в мир — то все сразу. Можете представить, что кто-то будет сильнее Пушкина?
— Не-ет.
— Я тоже — но сейчас-то почему нет? А вдруг? От талантов страна содрогается, как готовый к бегу конь, — вы чувствуете? Будет что-то невообразимое — взлет, полет, и главное, что теперь это будет наш полет. Наша очередь».
«Вы ведь несколько лет были чуть не грузчиком… где, в Марселе? И как это ощущается — если нет России? И нет того, что нас всех сейчас поедом ест.
Лебедев засмеялся — легким, добрым смехом.
— Как это ее нет. Вот как раз там-то она и есть. В том числе в Марселе. Я понимаю, о чем вы. Вся эскадра сейчас переживает то же, что и вы. Да-да, и я тоже. Тяжелые вести, кто спорит. Так вот, пока их не было, и Россию мы не сильно ощущали. Ну вы же ногу свою или руку каждый миг не чувствуете, да? А тут — заболело. Вот так».
«Вот еще прокламация, «Центральный комитет Рос. Соц.-Дем. Рабочей Партии, к русскому пролетариату». И что они говорят русскому пролетариату? А вот:
“Все силы народа подвергаются величайшему напряжению, ибо борьба начата нешуточная, борьба с 50-миллионным народом, который превосходно вооружен, превосходно подготовлен к войне, который борется за настоятельно необходимые, в его глазах, условия свободного национального развития. Это будет борьба деспотического и отсталого правительства с политически свободным и культурно быстро прогрессирующим народом…”
То есть рекрутам нельзя — это плохо, это неправильно — побеждать японцев. А что правильно? Да вот же:
“А в случае поражения война приведет, прежде всего, к падению всей правительственной системы, основанной на темноте и бесправии народа, на угнетении и насилии. Кто сеет ветер, тот пожнет бурю”.
Ах, вам тоже нужно поражение.
Институтки и прочие лучшие люди империи, славшие телеграммы японскому императору с пожеланиями победы, вы не одиноки. С вами вот эти, друзья пролетариата. Хотят поражения, чтобы обрушилось вообще все, хотят падения всей системы.
Да эти друзья будут куда хуже смешного графа Толстого».
