Но это вам не пустяк, стать критиком. И первая же моя попытка продолжить свои очерки – вот эта вот попытка – натолкнулась на ситуацию: а ведь об этом писать нельзя. Есть такие вещи, которые… Нет, я просто сейчас назову вам имя: поэтесса Анна Долгарева. Уже все поняли? Если нет, и если вы даже о такой не слышали, попытаюсь объяснить.
А лучше так: если увидите ее книжку в магазине – купите обязательно, но есть ее собственный сайт. Вот он.
Зачем вообще пишут о поэзии: ну, допустим, хочется знать, кто первый поэт России. И, что еще сложнее, в каком смысле первый. Есть дар, есть то, как его используют. Например, я не собираюсь просто так менять свое мнение о масштабе Богом данного таланта Веры Полозковой. Не собираюсь, несмотря на то, что на Валдайском фестивале в прошлом году имел публичное столкновение с Вадимом Степанцовым (а это человек, в поэзии России совсем не последний). Он кричал: да эта ваша Полозкова по натуре – палач, как Розалия Землячка. И мне нечего было возразить. Кроме одного: а может ли палач (пусть потенциальный) быть великим поэтом? Или такой дар был, но куда-то улетучивается в момент, как только поэт говорит или тем более делает какую-то большую гадость или глупость? И прежние стихи тогда тоже улетучиваются?
Анна Долгарева – это, как и Степанцов, поэт Донбасса. И военкор. И муза Донбасса, одна из его икон. И вот теперь попытаемся что-то сказать о ее поэзии. И поймем, что – никак. Не все и не всегда можно говорить.
И не только потому, что — как вы опишете прозой стихи? А как вы словами опишете музыку? А как – вино (последнее я, правда, делал)? То есть многие пробовали, но у немногих вышло.
Хотя какие-то стихи «описать», «пересказать» можно. А вот с этим как быть:
Мертвый солдат говорит кареглазой жене:
Я оставляю тебе это озеро, эту осень,
Тихую рябь на воде, золотые сады в тишине,
Ветер в макушках столетних развесистых сосен.
Все это я: ты послушай меня, я приду…
А дальше я даже цитировать это не буду. Сами найдете. И еще много таких стихов.
Хорошо, давайте попробуем по-другому. А если не о войне, то что написала Долгарева, ну, допустим, в начале творчества? Девочка с Харьковщины, талантливая, умная, ну вот хотя бы –
имя мое любовь,
и я лежу на дне прозрачной реки,
запрокинута моя голова и руки легки,
и несет меня иссиня-студеная эта вода
за черные леса, за далекие города,
после выплеснет на берег, схлынет и отойдет,
будут тебе и яблоки, и свечи под новый год,
будет тебе и дом, и убранная коса,
будут тебе долгие песни и звонкие голоса,
будет тебе варенье и синие небеса.
проступает на ладонях моих роса.
И это вообще-то очень хорошо. Но то был совсем другой человек. Мы бы про нее, наверное, и не услышали бы, поэтов и поэтесс в России много. Если что – процитировали бы при случае, что-то умное бы добавили, с кем-то сравнили. А сейчас, скажу снова, не надо.
Если смотреть на ситуацию с литературой в целом, то непременно загадят то, что лучше не трогать. Начнут писать с фальшивыми, потому что обязательными, восторгами по поводу патриотической литературы. Само слово «патриотизм» тоже загадят. В том числе тем, что будут создавать литературные «тройки» инквизиторов, которые станут требовать от всей литературы соответствия чему-нибудь. А здесь, у Долгаревой – вот это:
Спи, маленькая Анна,
Любимый ребёнок немолодых родителей,
Забывай то страшное, странное,
Что глаза твои видели.
В общем, ребята, так нельзя. Нельзя писать всякую эту вашу критику, суконными или даже шелковыми словами, по поводу таких стихов. Встраивать их в какие-то рейтинги, давать им какие-то оценки. Лучше помолчать.
И еще – нельзя так было с женщиной. И с людьми, о которых она пишет раз за разом, о солдатах и вообще людях Донбасса, такого делать было нельзя. Лучше бы вообще никакая поэзия не рождалась, чем возникала из вот этого вот.
Кстати, представим, что было бы с Анной Долгаревой, если бы она все «вот это» прожила – но не смогла свои стихи написать. Ну, или что стало бы с вами на ее месте.
…А ведь нечто подобное уже было в нашей великой литературе. Правда, более ста лет назад. Был мальчик, который ушел на войну – гражданскую. И даже вписался в ее историю, начав в 17 лет командовать полком (красным). Это – насчет возраста и командования — нам было известно еще в детстве, учили в школе. А неизвестным нам тогда было то, как именно командовал он этим полком (и другими частями позже).
Диагноз был – травматический невроз. Необъяснимые вспышки жестокости, обвинения в необоснованных расстрелах, пытках пленных, были попытки пытать самого себя, плюс много еще чего. Потому что нельзя было с подростком делать такое, что делала та война.
Юношу отправили на лечение. И вот там…
Там нашелся хороший доктор. Он сказал: вы говорите, что не можете забыть вот эти жуткие военные сцены, и вон те, другие, много-много сцен… Они, значит, приходят вам в голову снова и снова, от них нет спасенья? А давайте так: вот вам бумага и карандаш, спокойно и без меня, стоящего над душой, запишите их одну за другой. И листочки отбросьте. Потому что как только вы это сделаете, они, эти сцены, от вас как бы отделятся и заживут своей жизнью.
Теперь понимаете, почему я об этом рассказываю, после разговора об Анне Долгаревой?
Да, а наш мальчик этих бумажек со сценами написал (то есть оторвал от себя) очень много. Так родился потрясающий писатель Аркадий Гайдар.
