В толпе, собравшейся в желто-буром рассветном тумане у кромки моря, я был, возможно, единственным человеком, который знал, что это такое, когда гибнет корабль. И не один, а несколько, целый город, целая страна кораблей со множеством обитавших там замечательных людей.
Я видел, как сталь превращалась в скрученные лохмы, потом эти развалины заволакивал черный дым, потом они начинали бессильно клониться к бездонной пропасти там, внизу.
И я знал, что там была медленная смерть, а тут — самое страшное, что могло случиться. Взрыв погребов. Потому что ни снаряд, ни мина не могут вот так сотрясать воздух – когда трудно даже дышать от ужаса.
Зато все собравшиеся лучше меня знали, откуда донесся этот рев: с Северной стороны, где на ремонте у берега стояла «Императрица Мария», любовь всего города, всеобщая и прекрасная Машенька.
Понимали ли все, что после такого взрыва — никакой надежды? Нет, надежда была – в толпе полуодетых людей у воды некоторые еще суетились, еще вглядывались в туман, жадно прислушивались к вою сирен, к моторам катеров и прочих спасателей, невидимо метавшихся по воде.
Но тут над подсвеченной желтым туманной подушкой вспучился громадных размеров гриб, и гавань сотряс новый выворачивающий душу грохот. А за ним набат с колокольни святого Владимира, и снова горький и бессильный рев сирен.
Вот когда надежда умерла у всех и совсем, и вот когда мне показалось, что среди сотен людей у моря я один, совсем один трясусь в своем халате на сыром ветру.
Не помню, что я делал в оставшуюся часть дня. В общем, ничего. Черный дым заволакивал город, грохот взрывов продолжался и продолжался – хуже стало, когда наступила тишина, за ней – ничто, пустота, потом сумерки. Я с удивлением обнаружил, что еле таскаю ноги, и лучше полежать.
Но тут раздался стук в дверь, и на пороге возник человек с неподвижным лицом – адъютант командующего, мичман Загряжский. Он подал мне наскоро вырванный из тетради клочок бумаги с несколькими словами, которые я поначалу не мог понять.
«Алеша, срочно нужны. Софья К.»
Госпожа адмиральша сделала невероятное – я рывком бросился в ванную, приводить себя в порядок, потом одеваться. Загряжский неподвижно стоял в середине комнаты.
— Катер? – спросил я его на бегу.
— Они на даче, — так же коротко отозвался адъютант.
— Делайте что хотите. Хоть бейте его, — шепнула мне Софья Федоровна, с опухшим лицом и красными глазами. – Хорошо, хоть жив остался…
К этому моменту я и весь город уже знали, что адмирал прибыл на свой флагман через пятнадцать минут после первого взрыва, отдавал команды тихим, но четким голосом, упорствовал до последнего, потом выслушал рапорты о происходящем и вынес неизбежное решение – всем покинуть корабль. А вот что с ним стало после того, как «Мария» исчезла под водой, не знал и не обсуждал никто.
Меня ввели в ту же биллиардную, где я был в прошлый раз, Софья Федоровна перекрестила меня со спины, в коридоре маячил какой-то озабоченный человек – доктор, как я потом узнал.
И я увидел это страшное черное… ну, да, небритое лицо с остановившимся взглядом, с ушами, которые, казалось, стали еще длиннее и острее. Самое же жуткое было в том, что он до сих пор был в черном форменном кителе с двумя орденами, и даже воротник был застегнут наглухо, задирая его голову вперед и вверх.
На меня он смотрел долго и с недоумением.
— Софья, — сказал, наконец, адмирал. – Это Софья.
— Действовала правильно, — неожиданно для себя нашел я единственный верный ответ. И он, после длинной паузы, кивнул, соглашаясь.
В комнате слабо пахло дымом – от его одежды, из окна? И какой-то медицинской гадостью.
Я подтащил стул в тот угол, куда он забился, сел лицом к нему.
— Вот так это бывает, — снова нашел я слова. – Теперь и ты это видел. Ты же в своем Порт-Артуре такого не наблюдал? Как «Петропавловск» нарвался на мину – не застал?
— Нет, — с удивлением произнес он. – Никогда.
А потом, наконец, пошевелился. Начал растирать одну руку другой – видимо, все это время она была в неподвижности, со скрученными мышцами.
Я попытался рассказать ему, что бывает, когда у покинутого крейсера с поднятым флагом сами моряки открывают кингстоны, но он предостерегающе поднял палец. Тогда я, не зная, что еще делать, начал шепотом читать ему «на полярных морях и на южных…» — это же о нем.
Но тут из его угла донеслось сдавленное сипение:
— Вон из города.
Повисла пауза.
— Я сказал – вон из города.
Такого исхода событий я абсолютно не ждал. Но начал, печально крутя головой, подниматься со стула.
— Да не ты. Ты как раз останешься. Нужен. Всю эту сволочь. Бесполезную сволочь. Толпу, скрывшую диверсантов. Всю мразь. Ненужную. Вон.
Я тогда подумал, что командир, а вот и командующий флотом, не случайно остается на тонущем корабле – ему легче там, чем вот так. И еще – что на Черноморском флоте командующего сейчас нет.
Но вечер, к моему облегчению, кончился не худшим образом. Потому что Александр вдруг начал долго, долго рассматривать меня запавшими, но уже несколько вменяемыми глазами, затем разжал провалившиеся губы:
— Ты сегодня что-то ел?
Я удивленно задумался и потом покачал головой. Было какое-то яблоко на столике, кажется.
И господин командующий неуверенно встал со стула, махнул мне головой в сторону двери.
Ужин был, конечно, печальным, но скрашивали его сияющие от счастья измученные глаза госпожи адмиральши, иногда трогательно раскрывавшиеся в мою сторону.
