Маленький эпизод для фильма «Ностальгия-2». Место действия: Москва, гастроном «Смоленский». Дата и время: Май 198? года, 21:45. Гениальная мысль пригласить девушек на «посидеть за сухеньким» пришла спонтанно, но вовремя — успели до закрытия. Время застойное, цены стабильные, репертуар почти не меняется, методика отработана и не требует обсуждений: я — в дальнюю от винного отдела, а потому свободную кассу, приятель — в очередь к прилавку. Минута и чек у меня, еще одна — передаю его через незлобно матерящиеся головы в руки другу, который уже в середине очереди. Теперь я свободен и могу оглядеться.
10-15 минут до закрытия — это, конечно, стресс, но без экстрима. Бормотуху здесь вообще не продают, водку только до 19:00, а в очереди за коньяком, сухими и «марочными» винами люди друг друга убивают редко. Продавщица, крупная тетка со спокойно-усталым лицом, поддерживает порядок у прилавка, отпуская товар в известной ей справедливой последовательности, работает быстро и складно, без суеты и эмоций. Дальше — гвалт и броуновское движение, но, повторюсь, все в пределах.
Обращаю внимание на старика в генеральской форме: встретить на Арбате генерала — это, конечно, не то, что увидеть динозавра, но все же персонаж не самый ординарный. Небольшого роста, худощавый, явно уже отставной офицер пытается втиснуться в толпу, видит какие-то лазейки, делает шаг вперед, а они тут же захлопываются. Наконец, ему удается продвинуться на пару метров, но в это время огромный мужик, отоваренный шестью бутылками портвейна марочного «Крымского, белого», «Красного Камня» (бутылки торчат веером между пальцами высоко над головой), прет, как ледокол из ледового плена, вынося старика на исходную позицию. И тут начинается кино: просветленное и благостное лицо гиганта омрачается: хрупкая гармония мироздания разрушилась. Совершенно понятно, что обида старика, как и слеза ребенка у писателя Достоевского и всеобщие счастье и радость на Земле, которых он так взалкал этим майским вечером — две несовместные вещи:
— Ты это… Ну, то есть Вы… Простите меня, отец.
Получив что-то вроде отпущения, обладатель портвейна «Крымского» обращается к очереди:
— Мужики! Генерала-б**, пропустите!
Голос богатырский, поэтому легко перекрывает галдеж и мелкие разборки — все оборачиваются, сразу замечая и седину, и ряды орденских планок, и медаль к 25-летию Победы, которую ветераны носили как знак принадлежности к самому элитному в нашей бывшей стране клубу. (Дай Бог здоровья тем немногим, кто жив и вечная память ушедшим!). Толпа раздвигается, генерал ступает в коридор. Сначала нерешительно. С каждым шагом военный идет все тверже, расправляет плечи и становится выше, а шеренги — стройнее. Р-р-равнение на командира! Продавщица отводит протянутые чеки и выпрямляется над прилавком. Камера показывает ее крупным планом: это никакая не тетка, а статная красивая женщина. Генерал подходит к ней почти строевым шагом:
— Коньяк, пожалуйста. Армянский.
— Пожалуйста, товарищ генерал.
Кивок головой, разворот кругом, правая рука с бутылкой согнута в локтевом суставе под прямым углом, левая — свободно опущена, спина прямая, носок оттянут, шаг четкий, ряды по-прежнему стройны, равнение на генерала, покидающего сцену.
Еще несколько мгновений неправдоподобной, нереальной тишины и неподвижности. Народ в недоумении и пытается осознать: как это они только что все вместе, толпой, без вождя, не договариваясь, сделали что-то такое необычное. И это не гадость какая-нибудь, и за это не будет стыдно, когда они останутся наедине с собой. Первым приходит в себя сильно хитрожопый юноша, пытающийся прошмыгнуть по проходу, но его тут же разворачивают. И не больно, но обидно выталкивают. Толпа смыкается, гвалт и броуновское движение возобновляются.
Еще через пять минут мы шли по вечерней Москве со своей нетяжелой ношей. Жизнь была прекрасна…
Сергей Шестернин,
первый вице-президент МСК,
специально для рубрики «Вы в каком полку служили?»
