«Дикое поле». Россия, 2008, 108 мин. Режиссёр М. Калатозишвили, авторы сценария П. Луцик, А. Саморядов, оператор П. Духовский, композитор А.Айги, художник С. Австриевский. В ролях: О. Долин, А. Ильин ст., А. Ильин мл., Р. Мадянов, И. Бутанаева, А.Коршунов, Д. Стоянович, П.Ступин, Ю.Степанов, Ю. Пауциньш.
Георгий Вернадский рассматривал историю России, как этапы противоборства леса и степи. Лес — родной дом, степь, откуда налетают кочевники, — дикое поле. Неудивительно, что степь представлялась русскому сознанию окраиной цивилизации, бытия, как такового. Для Запада еще хуже: степь и вовсе что-то совершенно запредельное — в европейских языках нет аналога слову «степь». Это один из тех редчайших случаев, когда русский термин вошёл в международный обиход. Они так и говорят: «steppe».
Трудно определить пространство, да и время действия фильма Михаила Калатозишвили «Дикое поле». С одной стороны, это реальная зона, о местоположении которой можно прочесть в энциклопедии. Развал коммунистического государства ударил по жителям этой дальней окраины гораздо тяжелее, чем в других районах страны. И, вроде бы, у нас нет повода усомниться, что перед нами сегодняшней день брошенной на выживание глубинки. Однако сакраментальные «Валенки» в хрестоматийном исполнении Нины Руслановой, доносящиеся из радиоприёмника, заставляют нас отказаться от излишне категоричных утверждений по этому поводу. Способы передвижения по необъяснимой причине в основном исчерпываются лошадиной тягой, что при любой степени разрухи всё же не особенно достоверно, если речь идёт о современности. Но самое загадочное состоит в том, что в этом пограничном мире нет смерти. Потрясает эпизод воскресения парня, в которого ударила молния. Несмотря на уверения врача, что он мёртв, и сердце у него остановилось, народ закапывает несчастного в землю, «чтобы всё ненужное из него вышло», и наутро пострадавший, как ни в чём не бывало, приходит в себя, да ещё и шутит по поводу того, что видел, пока временно прохлаждался на том свете. Упившиеся вусмерть, застреленные, да и сам главный герой доктор Митя, зарезанный безумным пришлецом, не могут покинуть этот убогий мир, в котором маячащая на соседнем холме фигура представляется ангелом-хранителем, выглянувшим из соседней реальности.
Причина неуязвимости населения этого причудливого пространственно-временного континуума в том, что они находятся не в настоящей жизни, а в неком промежуточном состоянии, то ли ещё до рождения, то ли уже после смерти. Странный визит бывшей подруги Мити, больше напоминающий сновидение, нежели реальное событие, и её необычная фраза, что они больше никогда не увидятся, потому что она приехала попрощаться, усиливает такое впечатление. Так же, как и эсхатологические убеждения неверующего доктора Фёдора Абрамовича, что Бог придёт именно сюда. Тягучий ритм эпизодов, неторопливость всех действий персонажей наводит на мысль о том, что само Время поссорилось с ними, как с Мартовским Зайцем в «Алисе». Только занятия людей, заключённых в это отсутствие времени, не столь приятно, как Безумное чаепитие. В таком контексте абсурдность реплики доктора Фёдора Абрамовича: «Я в Бога не верю, но, когда он придёт, я ему скажу…» — обретает некую трансцендентальную логику: ожидаемый приход Спасителя будет означать возвращение Времени и, следовательно, подлинное возрождение и выход из того межеумочного состояния, в котором влачат своё безысходное существование герои. Бескрайняя, необъяснимо враждебная окружающая степь действительно тянет, если на откровенный ад, то, по крайней мере, на исправительное чистилище. В таком случае и невозможность покинуть этот пункт очищения обретает новый жутковатый смысл.
Атмосфера фильма очень напоминает пространство действия в произведениях Андрея Платонова. В «Чевергуре» и «Котловане» нарождающийся коммунизм ощущается, как всеобщее умирание, вслед за которым вот-вот должно наступить непостижимое коллективное воскресение. В «Диком поле» переживаемый нами переходный период из ниоткуда в никуда тоже похож на состояние временной смерти. Не только персонажи, но и сама неприветливая, скудная природа кажется находящейся где-то за пределами собственно жизни. Вместе с людьми она словно ждёт прихода страшного судии, который возродит или окончательно убьёт её, но, по крайней мере, спасёт от этого бесконечного ожидания. Только вот не окажется ли этот судия тем самым сумасшедшим с бритвою в руке, пырнувшим Митю, — единственный оплот разума и цивилизации в этом распадающемся на первоэлементы мире?
Будучи воспринят буквально, фильм может нечаянно подтвердить худшие подозрения большинства европейцев и американцев, не обременённых излишне глубокими познаниями в области нашей географии, что Россия находится-таки где-то на полдороги между Тегераном и Китаем, а все русские поголовно верят в то, что мертвец воскреснет, если его закопать в землю, и при случае стреляют в изменивших подружек. Однако, мне кажется, «Дикое поле» даёт достаточно оснований для его рассмотрения в метафорическом плане. Бескрайняя степь в фильме воспринимается как некий запредельный мир наших предположений о смерти. Трудно сказать, насколько уместным было бы предположить, что подобное мироощущение в известной степени отражает современное состояние русского сознания. Мучительный интерес к посмертному существованию преследовал человека с первых шагов его выделения из природы. Но в каждый исторический период этот вопрос обрастает новым содержанием, поскольку знания о смерти не передаются теоретически. И за «Орестеей» следует «Сид», за «Гамлетом» — «Идиот», а за «Мертвецом» — «Дикое поле».
Ирина Светлова ©
кандидат искусствоведения
Брюссель
специально для Сигарного портала
