Читаю интереснейшую книгу — «Мировой кризис», изданную государственным военным издательство в … 1932 г. Издатель сообщает, что — «автор является крупнейшим представителем английского империализма, активнейшим вдохновителем интервенции против Советской России и все его изложения — сугубо тенденциозны, особой классовой злобой дышат главы об интервенции. Несколько глав специально посвящены интервенции и помощи белым армиям. Но в целом «Мировой кризис» написанный ярким, остроумным, в ряде мест язвительным языком непосредственного участника описываемых событий, вскрывающих ряд новых фактов с точки зрения английского империализма».
Поэтому предлагаю сегодня абстрагироваться от хрестоматийного образа премьера с сигарой и посмотреть на Уинстона Черчилля не только как выдающего политического деятеля, жёсткого и последовательного государственника, создателя обороны Англии, активнейшего организатора военного союза Великобритании, СССР и США, системы ленд-лизы и «Железного занавеса», а на замечательного, остроумного писателя, лауреата Нобелевской премии за вклад в мировую литературу.
Уинстон Черчилль «Мировой кризис, 1918 -1925», издательство Либроком, 336 стр., 2009 г., перевод с английского языка.
Уинстон Черчилль «Вторая мировая война», тома 1-2, издательство Харвест, 576 стр., тираж 5000 экз., 2005 г., перевод с английского языка. Здесь — надвигающаяся буря. Адольф Гитлер. Сумерки войны. Национальная коалиция. Битва за Англию.
Уинстон Черчилль « Вторая мировая война » тома 3-4, издательство Харвест, 640 стр., тираж 5000 экз., 2005 г., перевод с английского языка. Здесь — Перл-Харбор. Москва — отношения установлены. Тегеран. «Оверлорд». Освобождение западной Европы. Капитуляция Германии
А теперь несколько выдержек из этих книг:
«Я прибыл в Кремль и впервые встретился с великим революционным вождем и мудрым русским государственным деятелем и воином, с которым в течение следующих трех лет мне предстояло поддерживать близкие, суровые, но всегда волнующие, а иногда даже сердечные отношения.
… Все было подготовлено с тоталитарной расточительностью. В мое распоряжение был предоставлен в качестве адъютанта огромного роста офицер, обладавший великолепной внешностью (я думаю, он принадлежал к княжеской фамилии при царском режиме), который выступал также в роли нашего хозяина и являл собой образец вежливости и внимания.
… Меня провели через обширную приемную комнату в спальню и ванную, которые имели почти одинаковые размеры. Яркий, почти ослепительный электрический свет показывал безупречную чистоту. Хлынула горячая и холодная вода. Я с нетерпением ждал горячей ванны после продолжительного путешествия в жаре. Все было приготовлено моментально. Я заметил, что над раковинами нет отдельных кранов для холодной и горячей воды, а в раковинах нет затычек. Горячая и холодная вода, смешанная до желательной температуры, вытекала через один кран. Кроме того, не приходилось мыть руки в раковине, это можно было делать под струей воды из крана. В скромной форме я применил эту систему у себя дома. Если нет недостатка в воде, то это самая лучшая система.
… Наша беседа, длившаяся час, подходила к концу, и я поднялся и начал прощаться. Сталин вдруг, казалось, пришел в замешательство и сказал особенно сердечным тоном, каким он еще не говорил со мной: «Вы уезжаете на рассвете. Почему бы нам не отправиться ко мне домой и не выпить немного?» Я сказал, что в принципе я всегда за такую политику. Тем временем Сталин раскупоривал разные бутылки, которые вскоре составили внушительную батарею. Затем он сказал: «Не позвать ли нам Молотова? Он беспокоится о коммюнике. Мы могли бы договориться о нем здесь. У Молотова есть одно особенное качество — он может пить». Тогда я понял, что предстоит обед.
Обед был, очевидно, импровизированным и неожиданным, но постепенно приносили все больше и больше еды. Мы отведывали всего понемногу, по русскому обычаю, пробуя многочисленные и разнообразные блюда, и потягивали различные превосходные вина. Молотов принял свой самый приветливый вид, а Сталин, чтобы еще больше улучшить атмосферу, немилосердно подшучивал над ним.
Я перевел разговор на Молотова: «Известно ли маршалу, что его министр иностранных дел во время своей недавней поездки в Вашингтон заявил, что он решил посетить Нью-Йорк исключительно по своей инициативе и что его задержка на обратном пути объяснялась не какими-нибудь неполадками с самолетом, а была преднамеренной».
Хотя на русском обеде в шутку можно сказать почти все, что угодно, Молотов отнесся к этому довольно серьезно. Но лицо Сталина просияло весельем, когда он сказал: «Он отправился не в Нью-Йорк. Он отправился в Чикаго, где живут другие гангстеры».
Когда отношения были, таким образом, полностью восстановлены, беседа продолжалась. Я заговорил о высадке англичан в Норвегии при поддержке русских и объяснил, что если бы нам удалось захватить Нордкап зимой и уничтожить там немцев, это открыло бы путь для наших конвоев.
… Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам — в Югославии?»
Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:
Румыния. Россия — 90 процентов Другие — 10 процентов
Греция. Великобритания (в согласии с США) — 90 процентов, Россия — 10 процентов.
Югославия — 50: 50 процентов.
Венгрия 50: 50 процентов.
Болгария. Россия — 75 процентов Другие — 25 процентов».
Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать. Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец, я сказал: «Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку». «Нет, оставьте ее себе», — сказал Сталин».
Сергей Аркадьевич,
Екатеринбург,
специально для Сигарного портала
