Лето стояло дождливое. В городском саду над рекой крапива разрослась выше скамеек… Раненые из соседнего госпиталя часто приходили в сад, покуривали, смотрели на реку…
Иногда в саду босой мальчишка с ведром клеил на забор афиши… Появилась афиша об открытии зверинца, вывезенного из южного прифронтового города, бойцы… решили послать к старшему врачу ходатаев с просьбой отпустить выздоравливающих в зверинец и выбрали для этого двух приятелей — стрелка Федоткина, родом из Сапожка (есть и такой город в России) и Наума Бершадского из Тирасполя. Но Бершадский наотрез отказался идти к врачу и объяснил бойцам, что на это есть у него веская причина.
Причина действительно была, и заключалась она в подписи под афишей: “Директор зверинца Розалия Бершадская”. Наум прочел эту подпись и сразу заскучал…
Дело в том, что Розалия Бершадская была не кем иным, как матерью Наума. С детства она называла Наума не иначе, как “босяком”. У старухи были на это, конечно, свои основания: Наум учился кое-как, предпочитал гонять голубей… Больше всего Розалия Бершадская негодовала на сына за его уменье жить “по блату”.
Наконец, в зверинце появились раненые бойцы из госпиталя…
— Знавал я на фронте одного человека, — сказал боец, — по фамилии Бершадский.
— Ох, товарищ, – сказала Розалия Борисовна тонким голосом. — У меня сын на фронте. Я ищу его, как нитку в сене, уже четыре года. А как его звали?
— Звали его Наумом, — пробормотал боец и с опаской посмотрел на Розалию Борисовну.
— Так это же он! — воскликнула Розалия Борисовна и засмеялась. – Мой босяк! Вы из одной с ним части?
— Нет, — сказал боец. — Я его издали знал. Он работал продавцом в ларьке Военторга.
Розалия Борисовна встала, покраснела от гнева, подняла руки к небу и потрясла ими:
— Я так и знала. Трус! Блатмейстер! Другие люди бьются с немцами, а он торгует в тыловом ларьке. Нашел себе место! Позор на мою седую голову! Я ему покажу, что должен делать на фронте мой сын. Он у меня поплачет! Он у меня как миленький возьмет автомат и будет драться как надо. Тоже новости — торговать! Чем?
— Махоркой он снабжает бойцов, — испуганно пробормотал раненый.
— Чтобы он подавился той махоркой! — крикнула Розалия Борисовна.
Федоткин ничего не сказал Науму о разговоре со старухой, но дня через два он снова появился в зверинце, подошел к кассе, где сидела Розалия Борисовна, просунул голову в окошко и быстро сказал: – А ваш сын, между прочим, хотя и торгует махоркой, а геройский человек и представлен к ордену Красного Знамени.
— Ну-ну! — сурово пробормотала Розалия Борисовна. — Не втирайте мне очки, молодой человек. Я его лучше знаю, чем вы.
— Воля ваша, — сказал Федоткин, — а врать мне нет интереса. Он мне не сват, не брат, а, можно сказать, сосед по лазаретной койке… Вы слушайте, что я скажу. Немцы окружали наш дот, а приказ был держаться в том доте до прибытия подмоги – одним словом, до тех пор, пока начнет развиднять. И говорит командир дота по телефону: “Держимся и не уступим дот, но маловато патронов для пулемета и опять же если бы хоть раз затянуться. Нет табаку ни крошки, что ты будешь делать! А? Без табаку сердце томится и в глазах пусто”. И тут вызывается Наум Бершадский, случайный человек в нашей части, доставить на дот и патроны, и табак, и спички. “Дайте мне, — говорит лейтенанту, — одного парня для подмоги, потому что у человека не десять рук”. Лейтенант согласился, и пополз Наум в дот. Как только его пронесло — никому не известно, но он, однако, дополз и табаку всем дал, а командиру особо – пачку дорогих папирос. И по случаю внезапной смерти командира дота взял на себя распоряжение, как человек тертый и ученый в школе, и продержался, пока не развидняло. А вы говорите — босяк! Обидно бойцу слышать такие слова.
Розалия Борисовна заплакала и долго не отпускала Федоткина.
— Вот видите, товарищ, — сказала она ему напоследок, — хорошее воспитание никогда даром не пропадает.
На следующий день Наум пришел в зверинец. Розалия Борисовна поймала его и так стиснула, что он задохся и только и мог выговорить:
— Бросьте, мамаша! Что это, ей-богу, за обращение!
Так окончилась эта маленькая история в сибирском городе. Наум уехал на фронт, а раненые передавали рассказ о нем и о Розалии Борисовне из уст в уста и говорили, что материнское слово всегда отлежится у человека в душе, вырастет, как зерно, даст колос.
