Глава из книги Дмитрия Полякова-Катина «Берлинская жара»

  Шольц умел быть жестким. В той холодной, четкой форме, в какой он передал распоряжение Мюллера предпринять максимальные усилия к задержанию нойкельнского радиста и в кратчайшие сроки предъявить расшифровки его «аккордов», прозвучала недвусмысленная угроза. Ее услышали. Незамедлительно были мобилизованы все возможности Форшунгсамт и служб радиопеленгации, сформирована зондеркомманда, готовая в любой момент сорваться с места. К ее руководству привлекли криминального советника гестапо, гауптштурмфюрера Карла Гиринга, хорошо зарекомендовавшего себя в разгроме агентурной сети «Красной капеллы» в Париже. Виклунд отвечал за расшифровку уже имеющихся перехватов – он поставил раскладушку в своем кабинете на Шиллингерштрассе и распорядился доставлять ему еду из солдатской столовой на соседней улице. 

  Желтый, как осенний лист, Гиринг, невзирая на тяжелую болезнь печени, взялся за работу с напором поршневого компрессора. Первым делом он изучил данные, полученные со стационарных радиопеленгаторов, точность которых составляла пять градусов, что позволило очертить площадь района, откуда велись передачи. Затем внимательно прочитал журналы пеленгации по каждому событию. Потом вызвал к себе начальников поисковых групп и подробно расспросил каждого. Последний раз им удалось сузить круг местоположения передающей станции до семидесяти метров, что соответствовало десяти зданиям. 

  – Хорошо, – сказал Гиринг. – Начнем сначала.

  Он приказал собрать пеленгаторов, с которыми работал в Париже, и сформировать из них взвод. Переодевшись в форму связистов, они приступили к поиску передатчика под видом ремонта кабельной сети. Поиск пришлось вести круглосуточно, сменяя друг друга каждые восемь часов, не только на улицах, но и в тоннелях подземки, и с наблюдательных пунктов ПВО на крышах, и из подъездов домов. За последние дни станция трижды выходила в эфир, но, как обычно, из разных точек района и на столь короткое время, что не успевали даже определить направление. И тогда приходилось заново, на ощупь, методично сужать и сужать круги.

  Тем не менее к середине августа подразделениям Гиринга все-таки удалось засечь приблизительное местонахождение передатчика в треугольнике возле церкви Святого Иоанна. Чтобы определить конкретные здания, в которых работает пианист, Гиринг приказал задействовать пеленгаторы малого радиуса действия, а также пустить по окрестным улицам агентов гестапо с переносными станциями в портфелях, способными выявить размещение антенны в многоэтажных домах и определить квартиру по уровню излучения корпусом передатчика. С этой минуты сам Гиринг постоянно находился поблизости от групп, действующих в Нойкельне, куда, по сути, был дислоцирован штаб операции. Он бродил по улицам, сидел в кафе, кормил голубей в скверах, болтал со старухами. 

  По графику, согласованному с Центром, в воскресение выход в эфир был запланирован на пять часов пополудни. 

  Было пасмурно, душно, сумеречно, ветер шумел в кронах. Оле (советский разведчик — ред.) зашел к госпиталь в половине четвертого, но там ему сказали, что Ханнелоре (советская разведчица, радистка — ред.) заболела и осталась дома. Девушка жила неподалеку, в старом, облезлом особняке, поделенном на четыре квартиры, две из которых на тот момент пустовали. 

  Поглядывая по сторонам, Оле подошел к ее дому, толкнул незапертую дверь подъезда, легко взбежал на второй этаж и тихонько постучал в дверь. Спустя несколько секунд послышались быстрые шаги и тонкий голос Ханнелоре еле слышно спросил: «Кто там?» Оле улыбнулся:

  – Ну, я, конечно. Открывай, Хало.

  Ханнелоре тонула в стеганом халате с подвернутыми рукавами, на ногах – толстые шерстяные носки, огромные глаза ее над распухшим носом глядели растерянно и печально.

  – Представляешь, простудилась в такую жару, – пожаловалась она. – Еле доплелась до кровати. Врач на обходе говорит: «Дайте градусник». А я ему – шприц. И – в обморок.

  Оле прошел в комнату, поставил сумку с рацией на стол и сел на скрипучий стул.

  – А температура есть? – спросил он, поеживаясь и нервно поглаживая колени.

  – Есть, – всхлипнула она.

  – Так… – Он огляделся по сторонам, словно выискивал что-то нужное. – Лечишься? Может, что-нибудь надо? Ты скажи…

  – Нет, Оле, ничего не надо. Я поправлюсь быстро. Это обыкновенная инфекция.

  – Инфекция… – повторил он. – Угу… Но выглядишь ты…

  – Да-да, я знаю, – улыбнулась она. – Зато отдохну. Когда день и ночь на ногах, выглядишь еще хуже. 

  – А ведь я у тебя никогда не был.

  – Да… вот… – Она вскинула руки. – Ничего особенного.

  – Мне нравится… Хорошо, уютно… – Он кивнул на пейзаж над кроватью. – Сама рисовала?

  – Да нет, что ты? Это так, висело уже. Хозяйское… – Ханнелоре вынула из рукава платок и смущенно вытерла нос. – Ты на всякий случай держись от меня подальше. А то мало ли какая зараза.

  – А ко мне зараза не липнет, – усмехнулся Оле. – Я сам – зараза. 

  – Скажешь тоже. – Губы ее задрожали в жалкой улыбке. – Ты хороший.

  Оле опять поежился и сказал:

  – Что же нам делать? Я уже место выбрал: за озером, в рощице, там барак в руинах. И обзор отличный – на все стороны. Не дойдешь? 

  – Ох, Оле, если надо… – Она встала с кровати и сразу села обратно. – А только я мокрая совсем. Зачем нам барак? Здесь никого, только мы с тобой. Давай прямо отсюда, а?

  – Отсюда? – Оле вновь огляделся в сомнении. – Я же тут ничегошеньки не обследовал: что вокруг, какие выходы…

  – А выхода два: один – с парадной стороны, откуда ты пришел, а второй – с другой, на задний двор. Там сараи, поленница. Как у всех, ничего такого. Улица проходная. Там – тупик. В той стороне – школа. Но она не работает.

  Оле подошел к окну, приподнял занавеску и внимательно оглядел окрестности. На улице было пустынно, три-пять пешеходов, слева стоял грузовик без водителя, перекрывший проезд в тупик; справа – арка, ведущая во внутренний двор. Всякий раз, заблаговременно готовясь к очередному сеансу, Оле не только до мелочей изучал местность вокруг, но и продумывал все варианты неблагоприятного развития событий: подготавливал пути отхода, концентрировал в точке передачи средства для возможного отпора. Все это он и проделал применительно к бараку за озером. Но не здесь. Здесь при нем был только «вальтер» и граната М-39, прозванная «яйцом», тогда как в бараке он оставил еще две осколочные гранаты М-24, а также автомат.

  Ему не понравилась эта затея, Оле любил порядок и терпеть не мог экспромты. Но он посмотрел на Ханнелоре, такую маленькую, жалкую, она сидела на краю кровати в какой-то покорной позе, сложив руки на коленях, и здравомыслие, которым всегда и во всем руководствовался Оле, дало коварную слабину.

  – Ну, ладно, – неохотно сказал он. – Раз уж такое дело… Но – в виде исключения.

  Ханнелоре согласно кивнула, подошла к столу и принялась доставать из сумки рацию. Оле шагнул к ней:

  – Постой. – Осторожным, почти ласковым движением он отстранил ее. – Давай-ка я сам. Она же тяжелая…

  Ханнелоре отступила, но он не нашел в себе силы отнять руки от ее плеч. Она подняла на него свои удивленные глаза.

  – Что ты? – беззвучно прошептала она.

  На его губах порывисто задергалась смущенная улыбка, в которой просвечивала непривычная для него нежность. Его рука робко коснулась ее волос, щеки, шеи.

  – Понимаешь… понимаешь… – силился он сказать что-то очень важное.

  – Что? – Она вдруг ответила ему такой легкой, доверчивой улыбкой, что у него перехватило дыхание. – Что?

  – А я скажу тебе – что. Я обязательно скажу… – Сердце так и бухало в груди. – Вот отработаем сейчас – и сразу скажу…

  Оле взглянул на часы. Пора. Он вынул из сумки рацию, осмотрелся и перенес ее на стоявший в углу столик из-под швейной машинки. Проверил его на устойчивость и положил на рацию листок с зашифрованным донесением, которое передал ему Гесслиц. 

  – Боже мой! – воскликнула Ханнелора, увидев шифровку. – Тут слишком много. Я и в двадцать минут не уложусь. Оле, тут слишком много. 

  – Ничего, ничего, – взволнованно успокоил он, – тормознемся минут через десять, подождем немного и дальше поедем легонько. Ты, главное, оборвись на полуфразе, чтобы наши не отключились. Хорошо?

  – Какая полуфраза, Оле, здесь же цифры. О чем ты говоришь?

  – Ну, ладно, – смутился он, – просто прервемся и подождем. Мало ли…

  Вздохнув, Ханнелоре надела наушники, включила передатчик и положила палец на ключ. Через пару минут она вышла в эфир.

  Чтобы отдохнуть от предгрозовой духоты, Гиринг зашел в церковь Святого Иоанна, которая, к счастью, оказалась незапертой. Внутри было пусто, лишь старый органист разминал руки, пробегая пальцами по мануалам и наполняя своды обрывками неопределенных аккордов. С трудом переставляя ноги, Гиринг дошел до середины зала и тяжело опустился на скамью. Достал платок и протер взмокшее лицо. Приступы дурноты в последнее время сделались невыносимыми. 

  Позади послышались гулкие шаги. 

  – Возьмите, сын мой. Вам плохо?

  Гиринг поднял голову. Маленький, румяный, как свежеиспеченная булка, пастор протягивал ему стакан с водой. 

  – Спасибо, отец. – Гиринг принял стакан и залпом выпил всю воду. 

  – Уж не больны ли вы? – с заботой в голосе спросил пастор.

  – Болен, – подтвердил Гиринг. – И похоже, что умираю.

  – Не говорите так. Всё в руках Божьих. Молитесь, делайте добро, и Господь смилостивится, вот увидите. В Евангелии говорится: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». Бог милостив, сын мой.

  – Да-да, отец. Спасибо. Я ничего не боюсь.

  Двери с грохотом отворились, и в церковь, оглушительно стуча сапогами, вбежал оберштурмфюрер СС. Пастор в изумлении отпрянул. Оберштурмфюрер вытянулся перед сидевшим на скамье, ссутулившимся Гирингом.

  – Нашли! – выпалил он. – Нашли, господин гауптштурмфюрер! Тут рядом! В двух шагах отсюда! Нашли!

  Гиринг поднялся, вернул стакан пастору и задержал на нем тяжелый взгляд:

  – Кажется, наверху услышали ваши слова, отец. 

  …Их засекли на восьмой минуте радиосеанса. Машина, оснащенная пеленгатором и приемно-передаточным разговорным устройством, проезжая мимо дома Ханнелоры, уловила сигнал. Вызванные на точку специалисты из команды Гиринга быстро уточнили месторасположение его источника. Через две минуты первые части зондеркомманды разместились в близлежащих дворах и переулках.

  Пока Ханнелоре, шмыгая носом, передавала шифровку, Оле стоял сбоку возле окна и, прижавшись к косяку, сосредоточенно следил за улицей. Ничто не вызывало его обеспокоенности, он уже хотел отойти от окна, чтобы попить воды, как вдруг в арке напротив промелькнули какие-то фигуры. Оле присмотрелся. Скорее всего это было не просто так: люди старались держаться в глубине двора. Где-то заработал двигатель.  

  – Долго еще? – тихо спросил Оле.

  Она пожала плечами и ответила:

  – Боюсь, да.

  Снаружи послышался неопределенный шум. Крадущимся шагом Оле приблизился к входной двери, осторожно сдвинул щеколду. Дверь открылась – прямо перед собой он увидел группу вооруженных эсэсовцев.    Не долго думая, Оле вырвал из кармана гранату, дернул шнур и бросил ее на лестницу, успев захлопнуть дверь. В ушах отчетливо прозвучало, как металлический корпус «яйца» ударяется о каменные ступени. Взрыв последовал через четыре секунды. Оле приоткрыл дверь. В густом дыму ничего не было видно: крики, ругань, стоны. На пороге корчился окровавленный солдат. Оле нагнулся, выхватил у него автомат и занырнул обратно, задвинув щеколду. 

  Он бросил ошеломленный взгляд на Ханнелоре. Девушка сжалась в комок и казалась совсем маленькой, будто ребенок, но ключ рации продолжал выбивать цифры шифровки. 

  Когда Оле подбежал к окну и выглянул в него, то увидел, что вся улица блокирована подразделениями СС. Прямо напротив окна выставили бронемашину связи, за которой прятались автоматчики. Оле дулом выбил стекло и пустил короткую очередь по высунувшемуся из арки солдату. К занявшему позицию сбоку от дома Гирингу подбежал офицер в форме связиста и доложил:

  – Радист продолжает сеанс, господин гауптштурмфюрер.

  – Бейте поверху. Остановите его, – приказал Гиринг и жестко добавил: – Но только чтобы никого там не задеть.

  К бронемашине, пригибаясь, кинулся рыжий лейтенант в кителе с закатанными рукавами. Оле выставил автомат и дал очередь. Будто споткнувшись, лейтенант рухнул лицом в булыжную мостовую. Оле прижался к стене. В ту же секунду на бронемашину запрыгнул крепкий солдат в каске с болтающимися ремешками, ухватился за танковый пулемет-тридцатьчетверку, точным движением обозначил цель и, привстав, начал аккуратно класть пули под верхнюю кромку окон. Комната наполнилась грохотом и пылью от взрывающихся стен и предметов. Вдребезги разлетелась люстра, вазы, посуда, сервант, картины. Оле сел на пол и буквально вдавился в стену, не спуская глаз с крошечной, жалкой, съежившейся фигурки Ханнелоре, которая то и дело вздрагивала, но ни на секунду не обрывала сеанс. Раздались удары в дверь. Оле выпустил в нее остатки обоймы, отбросил пустой автомат и достал из-за пояса «вальтер». 

  – Мы вырвемся, Хало, не бойся! Мы вырвемся! – заорал он.

  Но Ханнелоре не замечала его. Все ее существо – слух, глаза, воля – было обращено к ключу на рации, а вернее – к тем людям, которые в эту огромную минуту на другом конце слышали ее голос.

  Оле вскочил на ноги и сделал четыре выстрела в сторону пулемета. Пулеметчик не пострадал, но к ответному огню подключились автоматчики из квартиры соседнего дома. Оле вжался в стену. Дверь вновь затрещала под ударами. 

  – Ну? Ну? Что? – крикнул он.

  Ханнелоре отвела наконец палец от ключа, каким-то рассеянным движением руки сбросила наушники и, по-прежнему вздрагивая, подняла на него свои огромные, удивленные глаза. Внезапно она прижала к ушам ладони и, не отрывая от него взгляда, закричала, безуспешно стараясь пересилить грохот пальбы:

  – Стреляй!! Стреляй!! Стреляй!!

  Оле зачем-то снял курок с боевого взвода и взвёл опять, вскинул пистолет и дважды выстрелил ей в грудь: ему не хватило мужества направить оружие ей в лицо. Еще одну пулю он потратил на то, чтобы вывести из строя в рацию. Когда под нажимом эсэсовцев дверь наконец слетела с петель, он приставил дуло к подбородку и нажал на курок, рассчитав, чтобы выстрел разнес ему лицо и, следовательно, затруднил его опознание.