Достопочтенный Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, сын Рэндольфа Генри Спенсера Черчилля, третьего сына 7-го герцога Мальборо был невыносим уже в молодости. Стариком он стал невыносим уже окончательно.
Дикий расист, брюзгливый ненавистник всех низших классов, мономан, моральный перевертыш, женофоб, политикан до мозга костей, алкоголик, полу-наркоман и болтливый до полного дурачества циник, благословивший дикие военные преступления и массовые истребления людей ради политических и военных целей…
Полный профан в морском и военном деле, раб собственных чудовищных фантазий, приведших к страшным поражениям в войне. И, наконец, реальный, не выдуманный враг трудящихся всего мира. И Советского Союза, конечно.
Человек, которого третируемая им прислуга обожала и боготворила, как, в общем, и миллионы британцев. У нас частенько писали, что это, мол, такой парадоксальный английский классовый подход. Ну, вот любят угнетенные пролетарии Альбиона своих надменных и заносчивых угнетателей и хозяев.
Просто надо понять, кем он был. Со всем своим фанфаронством, преследующими его тенями колоссальных ошибок и потерь, битый-перебитый и оттого very british – такой политик и лидер в тогдашней очень непростой Империи. C сотней берегов, островов и территорий, заикающимся королем, сменившим женолюбивого старшего брата; десятком укладов на этих землях и тяжкой дланью вполне еще великой Британии, над которой не заходило солнце. И с «этой старой доброй страной» ничего не смогли бы сделать никакие фюреры, генсеки, масоны, дуче, лорды Галифаксы или сэр Освальд Мосли.
А он смог. Со своим старым унылым котелком, потертым портфелем, пальто времен короля Эдуарда и непременной «Ромео и Джульетта» или La Aroma de Cuba в зубах. Он был порождением великолепной генерации строителей и правителей Британии. Проклятых империалистов, покрывших землю сетью океанских маршрутов, авиабаз, торговых путей и железных дорог. Жадных и бессердечных. Жилистых и бесстрашных. Прошедших страшную Великую Войну, похоронившую миллионы самых отважных и самых лучших, убившую другие Империи и почти сожравшую экономику, веру, патриотизм и культуру. При этом, в тех британцах еще жили знаменитое холодное презрение к холоду и жаре, жадность жизни и знаменитый староанглийский здравый смысл. И точное знание, когда джентльмен должен уйти с вечеринки.
Тридцать с лишним лет Черчилль постоянно проигрывал: местные выборы, партийные списки, интриганские комбинации и политические расклады. Он замечательно засыпал всё вокруг пеплом сигары, возмущал, сварливо ссорился с аристократами, влиятельными дамами, прессой и политическими гуру. Военных он просто третировал. В кругах правящих коалиций и в Палате его считали несносным выскочкой, болтуном и впавшим в манию величия параноиком.
Только флот не забыл его – когда-то ошеломительного – восхождения на вершины Адмиралтейства. И когда под давлением обстоятельств и коллективных надежд это случилось снова – передал знаменитый сигнал Winston is Back. Наш Уинстон вернулся. Это дорого стоило.
Те британцы хорошо умели нести бремя, стискивать зубы и жертвовать. Достопочтенные лорды Адмиралтейства очень часто были напыщенными болванами в золотых треуголках, истошными интриганами, политиканами и отчаянными трусами, любовно охранявшими дикие архаические правила и порядки. Которые, казалось, полностью убивали любую мысль, любую инициативу и любой осмысленный патриотизм. Но это не мешало британским морякам, несшим колоссальные потери, буквально зубами вырывать победу у врага, топить его «в морях и океанах», использовать новейшую технику и методы ведения боя, воспитывать смелых и агрессивных командиров и капитанов, бросавшихся на эсминцах на линкоры противника.
Неопытность командиров вовсе не мешала молодым и веселым летчикам ПВО времен «блитца» буквально собственными телами прикрыть свою страну от экспертов люфтваффе, в первый раз заставив их ужаснуться потерям и понять, что это не Бельгия, Голландия или Польша: легкой победы не будет. «Еще никогда в истории столь многие не были обязаны всем столь немногим».
Черчилль щедро платил поверившим в него. Он обладал диким упрямством, невероятной работоспособность, доходившим до олимпийских вершин прагматизмом, а главное – умением находить союзников и держать удар. Дюнкерк. Тобрук. Сингапур. Бирма. Дьепп. Потеря конвоев. Потопленные линкоры. Все это надо было пережить и на один удар ответить двумя. Как нас учил великий Киплинг.
Потом начались победы, но для него становилось все сложнее. Ему рукоплескали и его благословляли вроде те же люди, но у руля страны вдруг встало послевоенное поколение. Хмурое, выносливое и сполна пораженное психическими травмами, как каждое поколение после страшных конфликтов. Миллионы людей, поплясав на площадях, отпраздновав Дни Победы и пройдя на парадах, очутились в мрачной, обедневшей стране. С карточками, миллионами бывших солдат, сотнями тысяч фото убитых отцов, братьев и сыновей на каминах… и с необходимостью жить вместе с монстрами, прячущимися под кроватью. Кто-то мог совладать с ними, кто-то нет.
А еще люди этого поколения умели ухаживать за женщинами, носить костюмы, шляпы, плащи, платки, кашнэ и – у кого были – драгоценности. Они могли починить трансмиссию у лендровера, алвиса или хамблера, знали как оказывать первую помощь при ударной контузии, сами меняли масло в картере грузовика. Как молодая Елизавета – лейтенант-техник Вспомогательной службы армии. Или младшая дочь Черчилля – Мэри. Почти все неплохо стреляли. В сотнях тысяч домиков, дворцов и квартир в ящиках стола и комодах спали в темноте энфильды, громоздкие веблеи-скотты и кольты.
Многие метались по жизни, меняя друзей и подруг – так и не смогли забыть лихорадочную любовь военных лет, окрашенную страхом и тайной сладостью щепки, крутящейся в огромном потоке. Эти люди еще несли в себе дух последней Империи белого человека, хотя Империя уже таяла, как кусок сахара в чашке ежедневного ритуального чая в Мэйфейр-Отеле.
Отобрали ее маленькие желтые узкоглазые люди с длинными винтовками, пришедшие на смену величественным долговязым британцам с их хаки, обмотками, желтыми крагами, шлемами, белыми платьями дам в Раффлзе и Ист-Ориентл, Британскими Имперскими Авиалиниями, сигарами Planters и сигаретами Golden Flake, золочеными треуголками губернаторов и резидентов на падангах, дамами в перчатках, каменными лицами боев и усатыми сикхами из колониальной полиции, а также белыми мундирами, синими клубными пиджаками, полосатыми итонскими галстуками и тонкими сжатыми губами юношей-из-хороших-семейств, когда над вечерним коктейлем оркестр исполнял Rule Britannia.
Рука вахтенного матроса все еще крепко сжимала ложу винтовки на верхней палубе чудовищного утюга линкора, словно бы навечно стоящего на рейде. Но несколько таких несокрушимых линкоров желтые люди просто потопили. И заставили бывших властителей половины мира строить мосты и дороги, отчего те умирали сотнями, а выжившие стали скелетами, падавшими после дюжины шагов. Азия этого не забыла.
А потом Империю окончательно добили сотни миллионов других, коричневых и полуголых людей, многие из которых ранее за эту самую Империю, страшно и протяжно крича, сражались и убивали японцев, немцев и итальянцев, и сами умирали целыми полками и батальонами. Их нынче возглавлял худой, беззубый и полуголый старик в домотканом одеяле и резиновых сандалиях.
Британцы 50-х все еще привыкали к мысли, что этот старик был когда-то богатым и влиятельным адвокатом, променявшим Лондон, Высокий суд на Флит-Стрит, собственный выезд, дом в Марбл-Арч, а в перспективе и место Верховного Судьи в Южной Африке или Бомбеее на грязную подстилку, чашку для еды и ткацкий станок с посохом – единственное его достояние. Из-за того, что какой-то дурак в Дурбане не продал ему билет на поезд в первом классе. Как цветному.
Поколение 50-х расхлебывало все это. Через голод и карточки конца 40-х. Через чехарду левых, которые хотели, да не могли выполнить свои обещания, и тори, которые и не хотели, и не могли. И вся страна опять была с Уинстоном – 80-летним дедом, встречавшим инсульты ограничением выпивки с трех до одного стакана бренди в день. Наступали шестидесятые. Приходил другой мир.
Младшая дочь Черчилля – та самая Мэри – как-то незадолго до его смерти приехала навестить отца. Отношения в их семье были, мягко говоря, сложные. Внезапно он спросил ее: «А теперь скажи честно, как все-таки ты ко мне относишься?». Он был уже совсем старик, после очередного инсульта, в постоянной депрессии… И Мэри ответила: «Конечно, в первую очередь, отец есть отец. Что тут еще скажешь… Но, знаешь, я на протяжении всей войны помнила, что ты – военный лидер моей нации, которая борется за свое существование. И почти каждый день люди показывали мне открытки с твоим портретом и просили передать благословления. После каждого выступления по радио, после каждого нашего поражения или победы. Я никогда не забуду, что ты и мама дали мне, брату и сестрам жизнь. Но главное – ты действительно спас жизнь моему народу и всем нам». Черчилль отвернулся к стене и заплакал.
Трогательно, правда?
При этом милая аристократка Мэри три года служила дежурной подносчицей снарядов на зенитной батарее в Ламбете, почти в центре Лондона. Была контужена и легко ранена осколком бомбы. Трое из семи человек обслуги ее орудия было убито во время бомбежки Ист-Энда в начале 41-го. После чего она была произведена в офицеры и уже тогда сопровождала отца в военных миссиях.
А как только прошли военные времена всё обратилось в свою противоположность. Вместо облегчения – новые парады и новое давление. Вместо развития – новые фантазии и фанатичные устремления. Ожидание новой войны, подготовка ее и психологическая тяга к военному психозу, маршам, сигаретному дыму в кабинетах ставки, бункерам и Новым Великим Победам.
Вот у советского народа не было шанса смены лидера войны на лидера мирной жизни. Британская система оказалась более совершенна. Все это поняли, когда Старый Бульдог опять получил шанс возглавить развалившуюся Империю. И не сохранил ни ее, ни лидерство, ни остатки харизмы. Чуда не произошло.
Поэтому он и остался тем самым почти карикатурным толстяком в котелке и с автоматом томми-ган, почти в одиночку отбившим свой остров и свою любимую Империю от жуткого хищника и натравившего на него еще более огромных хищников. Остался человеком, потерявшим Индию и Африку с Азией, но спасшим своих дочерей и свой народ. Почти как ветхозаветный герой.
На экране мелькают кадры экстренного выпуска киножурнала «Бритиш Патэ», посвященного похоронам Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля. Блеклый цвет архивной кинопленки. Низкие свинцовые тучи, повозка с гробом, накрытым Юнион Джеком, войска с винтовками дулом вниз. Идут моряки, ВВС, колониальная пехота, конная гвардия. «Бей барабан и военная флейта громко свисти, на манер снегиря». Молодая королева. Молодой Филипп. Де Голль, премьеры и президенты, наши: Микоян и маршал Малиновский. Из Вестминстера проходят к Темзе. По пути шеренги людей: старики отдают честь, хорошо одетый черный снимает шляпу, а старушка в смешной шапочке с кудельками плачет…
И – последний кадр. Под залпы орудий адмиралтейский катер с гробом идет по Темзе мимо Тауэрского моста, и портовые краны в Докленде поочередно склоняют шеи перед телом Старого Бульдога. Он уходит в море – там в Атлантике, в Малаккском проливе, у Цейлона, Гибралтара, в Средиземном море и Дарданеллах развернулись когда-то как самые лучшие, так и самые худшие события и сражения этого человека, по сути «сухопутной крысы», подписывавшей секретные послания членам Большой Тройки, как «старый моряк».
Я не уверен, что кому-то он был хорошим другом. Врагом он был сильным, упертым и изобретательным. Достойным как хорошего отпора, так и серьезного уважения. История воздала ему свое: его талантам, его странному обаянию, его прозорливости, патриотизму и его вечной сигаре. А главное – завету: We shall never surrender.
Николай Касьянов,
Московский сигарный клуб
