Это эссе я получил от Анвара Мингазова, из Казани. Познакомился с ним, когда он возглавлял Казанский сигарный клуб. И работал в мэрии. Запомнил его как человека остро чувствующего то, что происходит вокруг, и на что вообще-то внимания можно и не обращать. Я не знаю, кто этот он, про которого эссе. Лирический герой. Или сам Анвар. Но этот он прав – маленькая скрутка из табачных листьев, предназначенная для курения, иногда помогает вдруг ухватить главное. За это, наверное, мы ее и любим. А.Л.
Он купил эту сигару неделю назад. Чтобы отдохнуть после затяжного мозгового заплыва в никуда. Так он для себя именовал — напряжение. Напряжение, которое съедало очень много сил и времени. И когда работа уже сделана, напряжение надо было как-то снять. С давних времен средствами разрядки для него были — трубка с хорошим табаком или добрая сигара. Но получилось все как всегда не так, как задумывалось. Впрочем, самое главное ведь поймать момент?
Guantanamera — так было написано на рыжем бантике сигары. Бантик — та бумажная штучка, которая у ее основания. Чтобы знать, какую марку куришь. Он не считал себя спецом в этой области. Скорее, как говаривал его старый знакомый, — он был профессиональным чайником. Чайниками себя именуют туристы, не считающие себя профи, не спортивные фанаты, рвущие задницу ради километража и нагрузки. А просто раздолбаи-романтики, любящие тайгу и ходящие в лес ради природы, а не ради каких-то там достижений. Так и здесь.
В лучшие времена он покупал прочно, хорошо скрученные сигары Гондураса или Никарагуа, из темно-коричневого листа. С большим диаметром. Ему такие нравились. Сейчас был кризис, и это была кубинская дешевая сигара, которую он не считал чем-то выдающимся. Думал, так себе сигарка, для быстрого перекура.
Но момент сложной истины открыл совсем иное.
Это был тяжелый день конца рабочей недели. В этот день он кричал. Сначала внутренне.
От неисчислимого количества проблем, которые всегда валились в одну точку. Потом внешне. Была искра, породившая взрыв. Но вот приключилось одиночество. Такое локальное. Когда не сильно отдален от мира, но все-таки сам с собою…
Сигара имела отверстие, чтобы втягивать дым. У самого снования. Лишнее подтверждение дешевизне — это для тех, кто впервые курит сигары, не имеет гильотинки (такой специальный аксессуар, чтобы срезать основание сигары). Он срезал это отверстие гильотинкой и закурил.
Замечательная тяга и классический ароматный дымок взбудоражили. Сигара оказалась «не по цене». В ней было все, что должно быть в хорошей сигаре. Он стосковался по этому сладко-горькому дыму, который смакуешь, не затягиваясь. Которым играешь, и строишь немыслимые образы из его клубов…
Было пиво. Пиво, оставленное товарищем «для пробы». Неведомого происхождения. Пивом или виски хорошо оттеняется жесткий табачный дым. Он это усвоил уже давно.
Был Вишневский. Не изобретатель замечательного бальзама от болячек, а новомодный польский писатель, выворачивающий душу своими главами…
Было все. Момент истины в миниатюре. Сизый дымок нежно скользил по уникальным строчкам, которые он вдыхал — о, если такое можно сказать про чтение! — как воздух.
С Вишневским невозможно иначе. Это не ты поглощаешь его книги, а он — тебя. С головой, выворачивая наизнанку, оголяя провода нервов, неудач, страхов. Открывая новые — старые истины.
Боже, — думал он. Как все просто. И как все немыслимо. Безнадежно. Прекрасно. Зловеще. Потрясающе.
Он с тяжелой душой читал «Одиночество в сети». Эта книга словно открывала страницы его собственной жизни, жизни прожитой и проживаемой. И беспощадно вскрывала то, что не было замечено, когда надо было заметить. То, что не было исправлено, когда было можно исправить. И то, в чем еще есть надежда. Любовь. Беспричинная. Порою бессмысленная, но безусловная любовь. Источник всех благ и всего горя на этой земле. Земная и небесная….
Сигара ритмично курилась вместе с мелькающими параграфами и глотками пива неведомого происхождения. И очень скоро он ощутил что-то похожее на невесомость. Состояние полноты и буддийской пустоты одновременно. Просветление, пардон за банальность, и — чистый снег. Он думал: сейчас моя душа, как чистый белый снег. Только что выпавший, не растоптанный, не посыпанный гадостью от гололеда. Тот самый снег, из которого с радостью лепят снеговика… Как, Боже мой, все-таки хорошо…
Сигара начинала жечь. Жег душу Вишневский. Не отпускал, и книжку его пришлось закрыть с усилием. До следующего раза.
В лучшие времена он протыкал почти докуренную сигару зубочисткой и докуривал практически до основания. Но сегодня вдруг не захотелось. Хотелось поймать и зафиксировать это уникальное и редкое. Невозможное. Как писать о белом снеге? Его можно только прожить. Здесь и сейчас. А ни вчера, ни завтра его уже не будет. Но может ли быть что-либо более совершенное?..
