Кирсанов о хьюмидорах. Часть I

Ремарки

   Кусочек Москвы рядом со станцией метро Сокол зовется «Деревней художников». На южной границе поселка, проходящей по улице Левитана, в обычном доме расположена мастерская Вячеслава Кирсанова. Здесь Вячеслав Кирсанов создает свои хьюмидоры. На стене мастерской висит красный вымпел «Передовику производства». В воздухе – запахи древесины и сигар.

 

   Кусочек Москвы рядом со станцией метро Сокол зовется «Деревней художников». На южной границе поселка, проходящей по улице Левитана, в обычном доме расположена мастерская Вячеслава Кирсанова. Здесь Вячеслав Кирсанов создает свои хьюмидоры. На стене мастерской висит красный вымпел «Передовику производства». В воздухе – запахи древесины и сигар.

    — У Вас здесь так тихо. В цехах должно быть шумно: что-то серийно штампуют, всё гудит, все кричат…
   — Начнем с того, что производство хьюмидоров я уже закрыл. Раньше были производственные площади (около 500 кв.м), множество станков, персонал. Ну, а что касается серийной продукции – могу показать.
   Слава приносит нам первый хьюмидор – изысканный предмет интерьера и произведение декоративно-прикладного искусства. На крышке ящика – портрет «дедушки Ленона», как объясняет Вячеслав. Впрочем, сходство очевидно. Сам портрет создан из тонких древесных пластин разного цвета.
     — Вы ж говорили о серийной продукции. Неужели  у Вас несколько «Ленонов» есть?
   — Нет, конечно. В данном случае – это  серия из четырех хьюмидоров с портретами «Ливерпульской четверки». Что интересно, все портреты набраны из пластин одной породы – ореха. Вот только рубашка у «Харрисона» из карельской березы. Вообще-то, серия – это не больше десяти одинаковых заготовок, каждая из которых получит индивидуальное оформление. Это может быть скромный хьюмидор, покрытый черным лаком. А может быть вот такой портрет Ленона.
  — Мы знаем, что Вы выполняли специальный заказ для Кремля. Ваша продукция востребована. Почему же Вы решили закрыть производство?
   — Первая проблема – это нестабильный сбыт. Вторая – жуткий дефицит мало-мальски пригодных кадров. Речь даже не идет о работниках с определенной квалификацией. У нас нет людей, которые просто хотят работать. Приходит парень по объявлению наниматься учеником и задает первый вопрос: «Сколько я буду получать?». Я ему говорю: «Слушай, ты ж не в пенсионный фонд пришел. Вопрос надо ставить по-другому: «Сколько я могу здесь заработать?». Надо учитывать, что уровень образованности у кандидатов в подмастерья крайне низок. Таблица умножения для большинства – это высшая математика. Люди не знают, сколько сантиметров в метре. У многих в 18-20 лет очевидный алкогольный синдром. Вот таков уровень «человеческого материала».
    — А почему Вы не берете на работу квалифицированных сотрудников с опытом работы?
   — Те, кто уже владеет такой техникой работы по дереву, кто умеет выполнять тонкую, практически ювелирную работу – они при деле. Таких мастеров в Москве наперечет. Приходят, конечно, люди с квалификацией, с большим опытом работы – 20-30 лет. Ну приходит такой человек и говорит, что работал когда-то с дубом, с буком. Особо продвинутые утверждают, что работали с махагони, с орехом. Но они не знают нужных для данного производства материалов; они не знакомы с декоративно-прикладными техниками, которые я использую в оформлении хьюмидоров. Я работаю в технике маркетри. Это инкрустация шпоном по дереву. Из тонких пластинок шпона набирается мозаичный рисунок, и допустимый технологический зазор между элементами такого узора – 0,1 мм. Зазор большей ширины смотрится как каньон, и туда можно водопад лака залить, все равно цельного рисунка не будет. Для обычных столярных работ, например, при подгонке двери допустимый технологический зазор составляет примерно 5 мм. А на хьюмидорах даже петли имеют размер с пол-спичечного коробка, и если зазор между элементами 1 мм, то он будет бросаться в глаза.
   — Да, здесь нужен человек с желанием учиться. Нужен тот, кто хочет стать мастером. А в наше время редко можно услышать о мастерстве, об ученичестве, даже в этом патриархальном районе творческой Москвы. Как же сейчас обучать начинающих? Маркетри традиционна для нашей местности?
   — В России техника маркетри не была распространена; она активно использовалась в среднеазиатских регионах. Изначально маркетри имеет восточные корни. Так декорировали мебель арабские и мавританские ремесленники  еще во времена мавританского владычества. Потом уже этому искусству обучились мастера Италии, Франции, Англии. В Германии маркетри практиковали реже из-за дефицита необходимых природных материалов. Эта страна находится севернее, а древесина на севере не богата разнообразием: елка да береза. Крашеное дерево в маркетри не используют; нужны именно разные древесные породы, богатые цветом и фактурой. Только тогда можно собрать красивую картину и орнамент, которые не будут выгорать со временем. Такой рисунок всегда будет иметь «свежий вид».
   Главное в хьюмидоре – не декорирование, а условия для хранения сигар. Поэтому технология производства хьюмидоров предполагает обязательное наличие такой редкой породы дерева, как королевский кедр. Он необходим для внутренней отделки хьюмидора. Королевский кедр гигроскопичен и обеспечивает сигарам необходимую влажность. В то же время он достаточно устойчив к перепадам влажности и не деформируется, как другие породы – бук, сапеле, махагони. Древесина королевского кедра обогащает аромат сигары.
   — Вы сказали, что хороших мастеров в Москве наперечет. Получается, Вы и есть тот самый редкий мастер. Где и у кого Вы учились?
   — Практически этот бизнес начался как элемент технической поддержки  транспортировки и хранения сигар, которые я поставлял в страну. Я тогда был дистрибьютором сигар и еще не производил свою продукцию. Сейчас хьюмидорная комната в табачном магазине – не редкость; есть и рестораны с хьюмидорной комнатой, а уж шкафы для сигар – дело обычное. Но в 1996 году при слове хьюмидор люди спрашивали: «А что это такое за помидор?». Для многих это слово было чуть ли не ругательством. Придешь в ресторан, а там сигары лежат в обычной коробочке – засушенные и развернувшиеся, как капуста. Сначала я для сигар закупал итальянские хьюмидоры, но так ведь денег не напасешься. К тому же в ресторанах хьюмидоры бьют, роняют. Я тогда дружил с каскадерами и байкерами. На фестивале каскадеров «Прометей» познакомился с одним парнем-байкером. Он представился «Столяром». У него столярная мастерская. Я как раз партию шкафов-хьюмидоров купил. В процессе доставки один ободрался, один сломался, а один – просто в щепки, на выброс. Я говорю этому парню: «Отремонтировать сможешь?» – «Смогу». И отремонтировал. Подкрасил, что-то еще сделал, подклеил. «А сделать сам сможешь?» – «Надо попробовать». Вот так. Он у меня работал, а я приходил к нему в цех, смотрел и учился. Потом я уже запасся всякими книгами, изучал художественные стили и различные технические приемы, рассматривал старую мебель. Просто мне все это понравилось.
   — Эта история напоминает Ваш профессиональный путь к созданию собственного сигарного бренда. В интервью «Бизнес-журналу» Вы рассказывали, что практически поселились на фабрике и сотворили свою первую сигару без оглядки на вкусы и предпочтения потенциального покупателя. Даже традиции и опыт Ваших никарагуанских бизнес-партнеров не стали для Вас законом и эталоном. Вы говорили: «Сделаю, как для себя: на худой конец сам же и выкурю!» Это Ваш жизненный принцип?
   — Да. Я всегда занимаюсь тем, что мне нравится. Не тем, что денег приносит, и не тем, что модно. Если мне работа доставляет удовольствие, я этим занимаюсь. Не доставляет – я этим не занимаюсь. Для того чтобы мне предложить вещь кому-то, я должен сам эту вещь хотеть. А говорить: «Ну, старик, конечно, это дерьмо редкостное; но ты купи, мне очень деньги нужны, я кушать хочу», — это не в моем духе.
    — Ну и как из маленькой мастерской  получилось полномасштабное производство?
   — Были заказы, и я вложил немного денег, чтобы кое-какое оборудование докупить. Я и Столяр стали партнерами. Но тандем наш существовал до определенного момента. Мне перестало нравиться качество работы напарника. У нас в стране качество часто меняется по классическому русскому принципу. Человек может изготовить одну хорошую вещь. Потом еще две сделает: одну хорошо, одну похуже качеством. Потом он делает десять, но качество уже в другой пропорции: одна вещь хороша, а девять – некачественные. Если заказы есть, товар берут, то можно гнать брак. 
    — Отчего ж у нас такое отношение к работе?
   — А у нас вообще основная проблема – это отношение к работе. Его можно двумя словами обозначить: «авось» и «пофигизм». Раз заказчик денег заплатил, то заказчику и деться не куда. Можно срывать сроки, можно сделать некачественную работу, а потом сказать заказчику: «Старик, пойми, это ручная работа».
   Мы можем подковать блоху, а обычную обувь шить не научились. Мы запускали космические корабли, но сейчас они падают как груши по осени. Такова наша ситуация. 
    — Поэтому Вы решили здесь производство не держать?
   — Я долго боролся. Мое наиболее удачное кадровое решение – это выходцы из Узбекистана. Да, мне тяжело до них донести информацию. Но надо отдать им должное: делают точно так, как я показываю, даже если я ошибусь и что-нибудь неправильно покажу. Они будут делать неверно, но с точностью до поворота головы повторят все мои движения. Как будто они сканировать умеют. Это хорошо. Работает такой парень, все нормально делает. И вот пора заканчивать изделие и сдавать работу. Но тут возникает другая проблема.  Он подходит и говорит: «Папа позвонил, надо ехать жениться». Собрался, уехал. И что ему скажешь? Его ничего здесь не держит, он – гастарбайтер. Нельзя ничего планировать, когда работаешь с гастарбайтерами. Это и есть наша глобальная экономическая проблема. Гастарбайтеры – люди, которых здесь ничто не держит, кроме временного заработка, – строят дома и дороги, делают ремонты, работают на заводах. Как можно планировать будущее?
   Я, поверьте, не фанат Советского Союза, но понимаю, как важна системность и преемственность. В СССР приветствовались и поощрялись династии мастеров; это могли быть и сталевары, и плотники, и ученые. Семья профессионалов воспитывала тех, кто создаст завтрашний день. Сейчас в России у всех завтрашний день – за бугром. Все как будто едут на поезде до определенной остановки.
   Все мы здесь гастарбайтеры. Каждый думает: если в поезде что-то не в порядке, я лучше на ходу спрыгну с этого поезда, и – в теплые страны, под пальмы.
   Так что о моем производстве мы можем говорить только в прошедшем времени, как о некоем покойнике. Ну, или о «коматознике».
   — Жаль такое красивое дело закрывать. Жаль, что у Вас нет учеников.
   — Что значит «жаль»? Жаль палец, в котором началась гангрена? Конечно, жаль, но лучше ампутировать, чем без ноги остаться. До кризиса у этого бизнеса были перспективы; я долго за это дело бился, в апреле 2012 года закрылся. Три года сидеть «в минусах» – сомнительное удовольствие, да и не такая уж потеря. И, если почувствую желание заниматься хьюмидорами, то всегда смогу заново начать. Мне проще многих, потому что носитель технологии – я сам. Большинство специализированных станков я сам сделал. Чтобы процесс стал более технологичным, чтобы было удобней исполнять ту или иную операцию, я искал свои решения, и сам «подгонял» под свои задачи оборудование.
    — То есть Вы не просто закупали, а практически создавали собственное оборудование?
  — Вся оснастка – моя. Не существует готового оборудования для хьюмидоров, потому что все хьюмидоры имеют различные пропорции и размеры; нужна точная присадка очень мелкой фурнитуры. Существующее оборудование требует доводки и множества различных настроек. Есть готовое цифровое оборудование, но оно рассчитано на массовое производство. Использовать его – то же самое, что построить атомную электростанцию для электрификации отдельного дачного домика.     
   Вот если бы я совсем без хьюмидоров жить не мог, я б на даче себе маленькую мастерскую организовал. Но я без них могу. Мне, конечно, хотелось бы знания и опыт передать кому-то. Но мир не начинается и не заканчивается хьюмидорами.
    Так что можем посмотреть на все это, как на историю болезни одного пациента.
    — Почему же болезни?!
   — Когда мы идем на футбол, мы не говорим, что идем радоваться. Мы говорим, что идем «болеть». Если уж человек «болеет» за свое дело, он не лежит в койке под капельницей и не ждет клизмы. Болеть за свое дело – это значит переживать и искать,  находить и пробовать новое решение; это значит привнести что-то свое, а не использовать только чужие знания; это значит создать технологию, ведь именно за новые технологии во всем мире платят деньги. Платят деньги не успешному ремесленнику, а настоящему мастеру – и неважно, чем ты занимаешься: теоретической механикой или чисткой ковролина от жвачки, что, кстати, весьма востребовано.
    — Да уж, я бы от такого чистящего средства не отказалась.
   — В США все квартиры устланы ковролином. Так вот, у меня есть знакомый химик, который разработал средство, превращающее размазанную по ковру жвачку в гранулы, в порошковую субстанцию. Он запатентовал эту технологию. Раньше он сам чистил ковры, а теперь у него своя фирма в Штатах. А ведь можно сидеть всю жизнь и жвачку из ковров вычищать.
   — Если бы у Вас был чисто коммерческие задачи, Вы бы стали в Россию ввозить этот самый порошок от жвачки. Но Вам нравятся сигары и хьюмидоры.
   — Я по образованию художник, поэтому мне интересно, когда на белом листе появляется картинка. Такова и моя история с сигарой: мне интересен путь от семечки до пепла. У древесины для хьюмидора тоже длинный путь «созревания». Каждое изделие должно «созреть». Чтобы дерево стало прочным, его подвергают морению. Вот, например, есть у меня хьюмидоры в «пиратском» стиле. Они сделаны из состаренного дуба. Дуб требует морения, выдержки, времени…  Для хьюмидора, декорированного в технике маркетри, общий производственный цикл длится не менее полугода. Столько же времени заняла  у меня работа над аппликацией с табачным листом. Посмотрите, здесь под лаком настоящий табачный лист, причем тот сорт, из которого сделаны мои сигары.  Чтобы цвет табачного листа на этой аппликации был ярким, требуется многократное покрытие лаком, а потом шлифовка; затем поверхность доводится пошаговой полировкой до зеркального состояния. Чтобы на аппликации с листом не было пузырьков и помутнений, я предварительно выдерживаю табачный лист в ацетоне.
    — Табачный лист всегда требует времени, м-да…
   — У меня около сотни хьюмидоров, обработку которых я заканчиваю по мере «созревания» древесины. В неделю я заканчиваю 3-4 хьюмидора. Люди звонят и  спрашивают: есть ли готовая продукция? Почему так мало?
   — Изделие, которое создается полгода – это произведение искусства. У нас сейчас даже помидоры экстренно зреют в теплицах, а уж об утилитарных ящиках для хранения, о предметах мебели и говорить не приходится – везде поточное производство. Получается, что серийность Вашей продукции – понятие условное. Закрытие производства делает Ваши хьюмидоры неповторимыми. Известно, что картины мастера дороже после смерти мастера. Искренне желаю Вам богатырского здоровья. Но получается, что закрыв производство, Вы создаете эксклюзив.
   — Не сочтите за бахвальство, но я с гордостью могу сказать, что к моим хьюмидорам ни у кого не было претензий. Мою продукцию рекомендуют и хвалят.
   — Вячеслав, скажите, а сколько лет Вы уже  экспериментируете с эстетикой и технологией хьюмидоров?
    — Уже 12 лет.
   — У Вас есть стратегия развития общего бренда, под которым будут производиться и сигары, и хьюмидоры?
   — Производство хьюмидоров пока не рассматривается как одна из спиц бренда. Мне нужно отдохнуть. Я устал от опилок. Я долгое время был привязан, я должен был учить других и исправлять чужие ошибки. Надо было искать сбыт, решать много всяких проблем. Я устал. Когда 24 часа находишься внутри какого-либо процесса, это опустошает. Поэтому сейчас я заканчиваю и уезжаю. В Никарагуа все по-другому, другое восприятие жизни.  Восхитительная страна.
    — Для нас это экзотика,  конечно.
   — Для меня только в первый раз все было экзотикой, а во второй многое стало узнаваемым. Теперь меня удивляет, когда что-то не так, как в Никарагуа. Если едешь по дороге и на ней не спит индеец – это удивительно; это значит, я куда-то не туда уехал. В Никарагуа едешь, а на обочинах видны головы спящих индейцев. Как-то один раз ко мне в Никарагуа партнёр из Америки приехал. Я ему говорю: «Сядешь за руль?» — «Да». Ну, мы поехали. А там уже в шесть-полшестого темнеет. Я говорю: «Держись ближе к разделительной полосе» — «Зачем?» —  «На голову кому-нибудь наедешь». Он не слушает. Я ему раз десять повторял, а он все жмется к  обочине и жмется.  В конце концов фары высвечивают две головы на асфальте…
    — Так и спят? Головой на проезжей части?!
   — Ну да. И в этом есть железная логика. Проезжая часть всегда на насыпи – получается подушка под голову. К тому же на асфальте насекомых меньше, чем в траве, да и змеи не выползают на дорогу. Ну, идет индеец по своим индейским делам из одного города в другой. Наступает ночь, индеец устал. Надо спать индейцу, он лег и спит.
    — А какие-нибудь лихие гонщики не задавят индейца?
   — Существуют правила, и принято их соблюдать. Вот я первый раз приехал в аэропорт, смотрю, а на дороге  железки какие-то. Я спрашиваю: «Что это такое?» — «Крокодилы» — «Какие еще крокодилы?». Оказывается, на этом въезде в аэропорт одностороннее движение. А на выезде – пробка, и люди, чтобы не стоять в пробке, включают задний ход,  ретируются через этот въезд. Тогда на въезде поставили такого «крокодила» с «клыками»: когда едешь вперед, «клыки» не мешают, а когда сдаешь назад – напарываешься на «клык» и рвешь резину. Все просто. Один раз поумничал – вызвал «техпомощь». Второй раз умничать не захочешь. Не надо никаких штрафов, ты сам себя  оштрафовал. Ты умничай, сколько хочешь, но за свои деньги. Когда я на следующий год приехал, уже не было «крокодилов». А как Вы думаете, почему у нас такой способ не применяют?
    — Действительно, а почему?
   — Просто у нас есть люди, на которых закон не распространяется, а этот «крокодил» – он всем крокодил. Вот какой-нибудь сын министра у нас в аэропорт приедет папу встречать, да и колеса порвет. Что будет?
   Закон не работает, если действует выборочно. У нас для обычного человека – один закон, а для сына министра – другой. И никаких «крокодилов». И никто у нас ничему не учится.
    Другое дело – индеец. Он-то всему научился.


    Евгения Гарбер

   См. также Кирсанов о сигарах. Часть II

Оцените статью