ДЕМАВЕНД. Мемуары несостоявшегося пенсионера. Часть IV

Записки афисионадо
Ночью прилетела Ольга. Тем же рейсом, что и мы с Галиной, так же приехала в отель в четыре утра и оба! на ресепшене ничего нет. Это я! Я обо всём забыл и оставил человека без вводной…
  ДЕНЬ № 2
  Ночью прилетела Ольга. Тем же рейсом, что и мы с Галиной, так же приехала в отель в четыре утра и оба! на ресепшене ничего нет. Это я! Я обо всём забыл и оставил человека без вводной…
  С ужина мы вернулись уже к одиннадцати на такси, и тут же принялись собирать рюкзаки, утром  на акклиматизацию, а в Тегеране плюс тридцать один, а на вершине Точала снег и верный ноль, и задача не из простых: запихать в малый штурмовой рюкзак все необходимое на такие температурные перепады.
  А я ещё продолжил свою эпопею с открытками. Выпросив на ресепшене ручку, я их аккуратно подписал, даже обратный адрес написал, чего обычно не делал. Ещё раз всё перечитал, лизнул марку и… Не приклеил. Клеящего слоя нет.   Совсем. Вообще. И на ресепшене клея тоже не оказалось. Пока я думал, что бы такое измыслить (не зря же уже три месяца сопли!), портье с кем-то созвонился и откуда-то с улицы принесли клей. Моментальный такой, если измажешь пальцы, нечаянно слепишь, через минуту уже не расцепишь, всю жизнь так ходить будешь. Чертыхаясь, измазавшись сам и перемазав всё вокруг, я таки наклеил злополучные марки, разлепил пальцы, полюбовался на результат, некоторые приклеились криво, но я махнул, не переклеивать же? И так уже весь измучился. Оставалось отправить. Днём на площади Хомейни я видел почтовый ящик, жёлтого цвета, с нарисованными крылышками. Но на дворе ночь, и бежать на площадь с открытками в руках ни то ни сё. Во всех отелях мира в таких случаях вы можете обратиться к портье (администратору) и попросить его бросить открытки: «Не будет ли так любезен, месье… открытки… бросить… ой, да хоть когда… когда вам будет удобно…» А бывает, на стойке стоит импровизированный ящик для почты.
  Я подрулил к портье и, вежливо улыбаясь, принялся объяснять суть вопроса. 
  Портье этот, он всё время работал по ночам, и немного понимал по-русски (видимо русские прилетали в основном ночью), но тут его словно перемкнуло.
  — Зачем?! — никак он не мог понять, для чего я отсылаю открытки. — Вы что, не можете написать по электронной почте? У нас в отеле есть бесплатный вай-фай.
  — Традиция у меня! — втолковывал я ему. — Тра-ди-ци-я! Отправляю открытки друзьям и родственникам изо всех точек мира.
  — А что тут написано? — он ткнул ручкой в открытку, на которой размашисто от руки было написано: «С приветом из Ирана».
  — Hello from Iran.
  Он помолчал, с кем-то снова созвонился, потом ещё раз внимательно перебрал стопку открыток, постучал пальцами по стойке и выдал:
  — Завтра будет старший администратор, обратитесь к нему.
  Обескураженный таким поворотом дел, я вернулся в номер и напрочь забыл написать Ольге вводную, что завтра в 8 завтрак, и что уже в 9 нужно всем стоять на ресепшене в полном обмундировании, с большими (мы их сдавали на хранение) и малыми рюкзаками в зубах. 
  Хорошо, Сергей не спал (или проснулся) и написал ответ на Ольгин крик о помощи в вотсаппе.
  — …Старый осёл, — ругал я себя утром, укладывая лишние вещи в большой рюкзак. — Сам придумал эту бумажку, и сам же про неё и забыл… Вот, осёл!
Рязанова успокаивала:
  — Да ладно, всё же обошлось…
  — Обошлось…
  — …А вы своему гиду отдайте, — посоветовала мне симпатичная улыбчивая старшая администраторша, когда я предпринял очередную попытку отправить, да чего там, уже всучить открытки. И я отдал. Майор тоже долго крутил их в руках, а потом ещё долго договаривался с кем-то по телефону… Грехи наши тяжкие… Никогда бы не подумал, что такие простые манипуляции, могут вызвать такой ажиотаж.
  Пока мы разбирались с открытками, появился ещё один гид, очаровательная Париса. И мы: трое на «джипе» Майора, а трое на такси, выехали в горы… И ехали аж целых двадцать минут, а может даже полчаса. Гора-то «домашняя», городская.
  Горы!
  Этот момент всегда очень трогательный…
  Вы мечтали. Вы готовились. Собирались. Тратились. Добирались. И… И вот они! Горы.
  На Кавказе, на Эльбрусе это ощущается очень явственно. Высоченные, заснеженные, ослепительно белые, они стоят, словно замерев по стойке смирно, будто приветствуют вас. И, не важно, что впереди тяжелые дни акклиматизации и восхождения, не важно, что будет трудно, а местами очень, первый момент всегда праздничный. И всегда это очень сильное чувство.
  Горы в районе Дербенда (северный пригород Тегерана) скалистые, бесснежные, даже обыкновенные, но эта дымка… эти размеры… Это, братцы, Горы!
  Настроив палки по длине, мы нацепили рюкзаки и не спеша двинулись вверх. Около часа шли по пологим и тенистым улочкам Дербенда. Время раннее, да и Рамадан, потому всегда оживленный (по описаниям) район, был тихим, даже сонным. Кстати, наши девушки прямо там, можно сказать ещё в городе, поснимали с себя платки, и шли теперь в бейсболках. Как-то у них там так. Официально хиджаб, и в городе за этим следят, но стоит отъехать, и  никакого хиджаба нет. Мне это живо напомнило времена Советского Союза. Тогда тоже официально декларировалось одно, а на деле, подальше от центра, делалось совсем другое. Восьмидесятые… Аж сердце защемило. Я ещё вчера вечером это ощутил, когда толпы народа сидели на Табияте, с нетерпением ожидая вечернего намаза. Есть охота. Религиозный пост превратился в официальный запрет. Сорок лет назад студенты выгнали американцев с шахом и провозгласили возврат к мусульманским и иранским ценностям и традициям. Спустя четыре десятка лет те же студенты требуют демократических реформ: кока-колы, айфонов, свободного интернета, отмены хиджаба, поста и прочих «либеральных ценностей». Да и хрен бы с ними, с кока-колами и айфонами, но никто же не задумывается, что перед ними ловушка — красивая, привлекательная, блестящая, как ёлочная игрушка. Следом за «демократией» в страну просочатся интернациональные корпорации, устанавливая свои правила, уничтожая местную промышленность, дискредетируя торговлю. И страна, вчера ещё совсем не отсталая, буквально за первый десяток лет превратится в сырьевой придаток. Такова цена либеральным преобразованиям. Сами проходили. А, казалось, всего-то хотелось избавиться от пережитков. Руководству Ирана нельзя этого допустить, никак нельзя. Нужно самим ослабить пружину, невозможно заставлять людей верить насильно. В Бога ли, в коммунизм ли… Невозможно.
  Размышляя, я не заметил, как вышли из пригорода и ступили на каменистую тропу. Только в отчёте Ольги Румянцевой, я находил описание этой тропы.  Крутая, с длинными взлётами, обвешенная верёвками, железными перилами, скобами, лестницами, она взбиралась на гору словно взаправдашний альпинист. Навстречу нам попался Майор, он с ослами вышел на полчаса раньше и теперь ругаясь возвращался, этой тропой ослы подняться не смогли. Поражала сама смелость его мысли: подняться с ослами по таким крутым ступенькам! Впрочем, пес, который увязался с нами, вполне успешно преодолевал все преграды, находя какие-то свои тропы; и там, где мы лезли наверх, цепляясь за веревки (палки давно сложили в рюкзак), он шёл в обход и поспевал раньше нашего. Париса тоже шла легко, и только мы интенсивно потели, дышали, как загнанные лошади и, в общем, получали удовольствие.
  — Париса, — приставал я к девушке, откашливаясь, — как… часто… ты… ходишь сюда?
  — Раз в неделю, точно, — отвечала она, ровно дыша. — Мы с папой сюда часто ходим, и зимой и летом.
  — А папа?..
  — Альпинист.
  Нет! Ну, тогда всё понятно! Мы ж офисный планктон обыкновенный! Office plankton vulgaris. Мы же только делаем вид, что тренируемся. Что такое час тренировки средней интенсивности, когда люди раз в неделю влёгкую взбираются на крутые козьи горки? Нет ни что! Очковтирательство и самоуспокоение. Аутотренинг.
  Ближе к полудню, покачиваясь от усталости, мы наконец выбрались к лагерю Ширпала (2800).
  Все лагеря, что я видел в Иране, фундаментальны, как крепости. Выложенные из местных камней, двух-трёхэтажные, крепкие, не боящиеся ни гроз, ни снегопадов, они стоят, как памятники упрямству и упорству человечества. Рассказывают, что первый базовый лагерь на Демавенде смело снежной лавиной. А буквально через два года был отстроен новый, ещё более крепкий. 
Ширпала нас поразила не только фундаментальностью. Электричество, тёплые спальни, горячая вода. И если электричество ещё как-то объяснялось солнечными батареями, или генератором (мы его не слышали за шумом водопада), то горячая вода… Откуда?!
  Переодевшись в сухое, мы напились чаю и тут…
  И тут Ольга просила не говорить при ней плохие слова.
  Привет! В горах бытуют простые нравы… А она даже не про мат, а про, скажем так, более «мягкие» выражения, про, простите, «говно» и «жопу». В общем-то, вполне безобидные с моей, да и не только, точки зрения слова. Помните: «Место есть, а слова нет?!» И мы к ним так привыкли…
  А если серьезно, то вот что получается.
  Как-то так произошло, как-то так случилось, совсем незаметно, а местами наоборот, мат вошёл в нашу повседневную жизнь. Как ещё говорят, в «нашу обыденность». Он и в Советском Союзе уже чувствовал себя вполне вольготно, но тогда ещё почему-то считалось, что ругаться при детях и женщинах неприлично. Помните такое слово? «Неприлично»? Не помните? Я тоже стал забывать. Ругались, но считалось «неприлично». С исчезновением этого слова, этого понятия из нашей жизни, мат вошёл в нашу жизнь уверенно, твёрдо, и основной сосуд всякого такого, тВалеремная среда никакого влияния на это не оказала, ну или не впрямую. В те же времена в нашу жизнь вошли слова «круто» и «брутально» в значении «ваще ништяк». «Он такой крутой мэн…» «Он брутальный чувак!» Крутым мэнам и брутальным чувакам нужно было соответствующим образом изъясняться. Как? Ну, как-нибудь эпатировать. И они заговорили матом в прямом эфире. 
  И всё! Следом матом заговорили все слои населения, включая те, перед которыми ещё вчера говорить «это» было неприлично: женщины и дети.
  Впрочем, о детях разговор особый. После Горы я написал своему другу: «Не понимаю, что происходит в горах, выше 4000 матом начинаешь говорить вполне естественным образом». А он мне: «Не выше 4000, Лер, а старше 10 лет». Точно! Мне ли не знать? В Советском Союзе дети некоторых особо пролетарских селений матерились, как сапожники. Однако, если были за этим ловлены, бывали биты, нравы в пролетарских селениях бытовали «брутальные».
  Но в 90-е, когда подвергались слому все, абсолютно все устои, сформированные за семьдесят лет большевистской власти (сама власть та тоже приложила руку к популяризации нецензурной брани, тогда начальство взяло моду разговаривать со своими подчинёнными исключительно идиоматическими оборотами), так вот, в 90-е мат органично вошел в нашу «обыденную» жизнь. А если ты не разговариваешь общим для всех языком? То тебя обвинят, о, ужас, в ханжестве, и это точно не круто и совсем не брутально.
  И всё!
  Приговор свершился.
  Кстати Запад своей негритянской, изначально чёрной, рэперской культурой, тоже приложил руку, там же fuck’и в каждой песне, сначала это было, вроде как, протест, но потом просто стало «фишкой».
  И матом заговорила вся страна.
  — Ну, и что? — скажете вы. — Чего страшного-то? На Зпаде тоже говорят…
  Да особо ничего! Но оскудение языка, уменьшение его словарных форм — признак дегенерации (вырождения) нации. «Я пошёл, на… пришёл, на… сказал ему, на… а он такой, ё!» Или бесконечное «бляканье». Парни — ведь это грядущий идиотизм. Девушки, вам нужны мужья-идиоты? Впрочем, вам вообще не нужны никакие мужья, на дворе эмансипация, так её… разэдак. А чтобы закрепить её на должном уровне, эмансипацию эту, хорошо бы тоже заговорить «площадным» языком.
  И заговорили!
  И сегодня бессмысленно делать замечание: «Попридержи язык! Здесь женщины и дети!»
  Нет-нет. Я не ханжа. Я и сам самозабвенно матерился и в 70-е, и в 80-е, и в 90-е, и 2000-е, да и сегодня бывает так заверну… Особенно в горах. Особенно там. 
  Но почему?!
  Как-то я написал: «Там такая красота, что хочется разговаривать шёпотом».
  А мы матом…
  Нет, ну если кто-то встал в кошках на твою ногу… Или произошёл, не дай Бог, срыв… Или нужно поддержать… для настроения… например, про «хеликоптер нихт». Или… Да мало ли?! Да пусть хоть на красоту, как у Задорнова. Или как у Баркова, современника того же Грибоедова. Но, вот так… с утра… для разминки… Не-а, не комильфо, пацаны, не комильфо.
  Но там и тогда я с Ольгой не согласился. Нравится так выражаться! Нравится. Знаем, плохо, но ничего поделать с собой не можем, стоит только отпустить контроль и пожалуйста! Как с хиджабом в горах.
  Сидеть на высоте не принято. Высоту переживать нужно активно, чтобы организм привык, чтобы ощутил недостаток кислорода, чтобы поболела голова, включились механизмы акклиматизации. И Майор нас повёл на прогулку. Так и сказал: «Пойдём, прогуляемся!» Я ещё поинтересовался: «А палки, а наколенники, а тяжелые ботинки?» Он улыбнулся и ответил: «No».
  Когда-то на Эверестском треке Вовка Котляр так же, вот повел нас на акклиматизацию и затащил на морену ледника Кхумбо. Семьдесят вертикальных метров по камням, булыжникам, гальке обошлись нам дорого. Обратно Рязанова, а она пошла в одних кроссовках, без наколенников и палок, выбила себе на хрен коленки… (извини, Оля).
  Ничему нас не учит жизнь. И в этот раз мы не надели наколенники. Ладно, палки взяли, да и то не все.
  Майор повел нас по долине красивейшего горного ручья, «равнинные» участки перемежались порогами и водопадами, буйная растительность цеплялась за ноги, камни предательски качались под ботинками, и всё пыталось уронить нас в ручей. Мы шли уже полчаса, а я всё больше злился. И Маринка уже набрала полный кроссовок воды, и Рязанова уже начала поднывать про коленку, да и я сам не ожидал такой прыти от Майора. 
  Я наорал на глупого самонадеянного мальчишку (я же известный скандалист). Я сказал ему, что работа гида — это в первую очередь ответственность за здоровье и безопасность клиентов, и что… и ещё… и вот это тоже…
  Он обиделся, этот маленький мальчик, глупый мальчик, и совсем перестал выполнять свои обязанности. На обратном пути, со скалы чуть не сорвался Сергей, трекинговые ботинки намокли и скользили, он с трудом удержался на верёвке, едва не сверзившись в бурные воды водопада. Помогали все, а Майор стоял в стороне и улыбался.
  Я извинился за свою несдержанность. Сколько нам ещё вместе ходить. Мы даже руки пожали. Но всё равно, настроение у всех было подавленное. А тут ещё Оля снова всех удивила. «Прогулка, как прогулка. Вы просто все слабо подготовлены, — сказала она, — сейчас натянем верёвку вдоль стены, — глядя на Сергея, продолжила она, — и будем тренироваться». Я только руками развёл. Флаг, как говорится, в руки! Тренируйтесь!
  Ольга занимается триатлоном: «Бегаю половинки, — рассказывала она. — Плыву два километра, девяносто километров еду на велосипеде и бегу двадцать километров». Я уже был знаком с одним молодым человеком, тот тоже на сорок километров носил семидесятикилограммовый рюкзак, знал турецкий и при этом был Валерист, но на Эверестском треке он не сильно отличался прытью, не в обиду ему будет сказано, а всё потому, что горы есть горы! Впрочем, Оля, это она тоже сама рассказывала, в горах Эверестского трека тоже не показала чемпионских результатов. «Слабо подготовлены…» А у того же Серёги в альпинистском списке и Эльбрус, и Килиманджаро, даром, что профессия совершенно офисная. Сергей наш — аудитор.
  После ужина, уже потемну мы со смотровой площадки фотографировали ночной Тегеран. С 2800 вид открывался фееричный. Рязанова сидела рядом, пила чай и растирала рукой колено.
  — Палыч, дай пообщаться с Викторией.
  В который раз у Рязановой не работают симки? Во второй или в третий? В Непале точно не работала. Её взрослая дочь тогда разыскала маму через Вовку Котляра. А в Грузии у неё работала или не работала местная симка? Не помню. Там у неё в Тбилиси не прилетел багаж. Мы тогда все переволновались, завтра в горы, а снаряга у Рязановой где-то между небом и землёй. Обошлось. Ночью доставили прямо в Степанцмида. Всё равно не взошли на Казбек…
  — Держи. Пусть только не пытается сразу звонить по вотсаппу. Связь здесь… — я оглянулся на Олю, — не очень.
  Над Тегераном собирались мощные грозовые тучи, временами небо озарялось молниями. Красота, да и только! Я даже видео снял. Хорошо, мы пока обходимся без такой красоты.
  Но уже глубокой ночью гроза пришла и в Ширпалу.
   Продолжение следует.
   Валерий ЛАВРУСЬ
Оцените статью