Окончание транскрипта беседы с Алисой Ганиевой, писателем, автором книги о Лиле Брик, Маяковском и сумасшедшем двадцатом веке (см. части I, II, III).
А.Л.: Вы сейчас ведете программу на «Эхо Москвы». Не отвлекает от литературных занятий?
А.Г.: Меня давно привлекала концепция бродячих сюжетов. Их, по одной из версий, 36, по другой семь, по третьей четыре. Получается, что их можно, как карточки, перебрасывать, жонглировать ими, тасовать. И каждый этот сюжет имеет огромное количество иллюстраций не только в литературе, но и в текущей нашей жизни, вокруг нас.
А.Л.: Радиопрограмму вы ведете с Максимом Корниловым. А прежде — с писателем Сергеем Шаргуновым. Почему Шаргунов сбежал от вас?
А.Г.: Это тайна, я не могу ее раскрыть.
Вопрос из зала: Что Вы сейчас пишите?
А.Г.: Я прихожу в готовность говорить о будущей книге только тогда, когда она уже лежит в издательстве и почти готова. Я бы не сказала, что это суеверие, а может быть, отчасти и оно. А с другой стороны, когда еще все кипит и шкварчит на кухне, все еще не оформлено, зачем говорить об этом?
А.Л.: Новая книга — это те же годы, 20-30-е?
А.Г.: Нет, скорее наши дни.
Владимир Березин: Дополню ответ Алисы, потому что мне как писателю отчасти тоже интересен этот вопрос. Суеверие все-таки есть в нашей работе. Во-первых, «хочешь насмешить Господа, расскажи ему о своих планах», а во-вторых, есть еще такая опасность, что ты начнешь работать над текстом, что-то поменяется в твоей жизни, в жизни страны, да вообще, в чем угодно, и поймешь, что те эмоции, которые у тебя были, стали не актуальными. Они не плохие, не хорошие, они просто уже очень далеки от твоих читателей.
А теперь, вернувшись к теме нашей незримой героини Лили Брик, я хотел бы дополнить одну очень важную, на мой взгляд, вещь. Лиля, действительно, светила несколько отраженным светом. И этот свет есть у многих талантливых людей, но не все могут им правильно распорядиться. Есть огромное количество людей, которые живут рядом с интересными личностями, но их свет гасится, исчезает. А у Лили Брик получилось так, что она была, особенно в 50-70 годы, посланцем из прошлого, из 20-х годов.
Ее реально окружали талантливые люди. И не только Маяковский, который, по правде сказать, был вообще не подарок. Маяковский — тяжелый невротик, чудовищно тяжелый в личной жизни. Весь этот лефовский круг, Юрий Тынянов, кинематографисты, которые делали новое экспериментальное кино, благодаря которому кинематограф и существует в настоящее время, множество литературоведов и, наконец, сам Брик создали своего рода филологию.
Именно они поняли, что можно создавать структуры, схемы. Они все в какой-то момент поняли, что это может быть точной наукой. Бриком я достаточно долго занимался, про него очень часто говорят, что он теневая фигура, но я хочу сказать, что он очень сильный литературовед. В последнее время он начал выходить из тени, в Финляндии была конференция, посвященная ему. Вокруг всех этих людей существовала особая атмосфера, которую Лиля Брик потом принесла поколению Вознесенского и шестидесятников. Вот это совершенно удивительный факт. Не всем удастся быть посланниками такого рода.
Вопрос из зала: Так получилось, что Вы писали о человеке, которого уже нет. Вы же говорили с тенями – с теми, кто окружал ее, историческими персонажами, с людьми, которые знали тех людей, которые знали ее. Вот если бы мы сейчас устроили спиритический сеанс и вызвали дух вашей героини, что бы Вы у нее спросили?
А.Г.: У меня накопилось много вопросов, особенно в связи с последними актуальными повестками, связанными с перераспределением половых и гендерных ролей в обществе, бесконечными дискуссиями о феминитивах, харассментах. Информационное облако, которое сейчас распыляется и у нас, и за рубежом влияет на культурные процессы, например, на раздачу наград международных, в частности, литературных.
Сейчас объявили международную Букеровскую премию, так там все финалисты, кроме одного человека, женщины. А победительница оказалась третьего пола, т.е. она себя считает и мальчиком, и девочкой. А Лиля Брик отчасти предвосхитила эти горячие дискуссии, которые волнуют нас сейчас. ХХ век был гораздо более прогрессивным в этом своем постреволюционном, авангардистском начале, когда все строилось с нуля: и архитектура, и мысль, и семья. Мне была бы интересна ее реакция на то, что мы сейчас обсуждаем в социальных сетях.
Вопрос из зала: Сейчас доступно много источников информации о прошлом: книги, мемуары, фильмы. Мы имеем довольно хорошее представление о том, что происходило раньше. А Вам, как думаете, комфортнее в какое время: тогда или сейчас?
А.Г.: Я очень рада, что родилась в наше время, в век изобретений, какими бы они роковыми или губительными ни были: интернет, гаджеты, капроновые чулки. Много чего появилось нового. С другой стороны, я страшно завидую людям, жившим в то время, особенно в десятые годы, ровесникам Лили Брик. Потому что то время было какое-то очень концентрированное, так много было талантов, идей, движений, тектонических сдвигов – новые мировоззрения наслаивались друг на друга.
В одной гостиной могли сидеть и курить первые люди в разных областях знаний, сейчас это сложно представить. Мы, к сожалению, гораздо более дифференцированы и разобщены, мы мало друг с другом знакомы. Я, к сожалению, почти никого не знаю из современных музыкантов, людей из визуального искусства. Они не знают современных писателей, и у них нет никакой тяги нас читать. Даже представители одного цеха мало знакомы между собой. У нас мало интереса, мало любознательности.
Мы находимся внутри своего времени и не можем нырнуть в другое. Но у людей начала XX века есть огромная масса преимуществ, у них еще не было концептуального искусства, не было высказываний в виде чистого листа и «4 минут 33 секунд молчания», как у Кейджа. Можно было еще все сделать в первый раз. А сейчас все уже сделано, все уже изобретено.
Вопрос из зала: У Вас много друзей?
А.Г.: Смотря что вы подразумеваете под друзьями. Думаю, достаточно.
А.Л.: А это мальчики или девочки?
А.Г.: И те, и другие. Мальчиков тоже достаточно.
А.Л.: Когда Вы приезжаете домой в Дагестан, как Вас встречают?
А.Г.: Без красной дорожки, без оркестра.
А.Л.: Вас воспринимают как звезду?
А.Г.: Антизвезду.
А.Л.: Все-таки Вы, наверно, слишком оторвались от того, что заложено в основах вашей культуры, я имею в виду Дагестан. Вы, как сказал Володя Березин, человек мира.
А.Г.: Я бы не ходила с плакатом «Я – человек мира!», но, конечно, это моя проблема и боль, потому что мне хотелось бы чему-то принадлежать полностью. Что касается моей самоидентификации, она у меня зигзагообразная.
А.Л.: И вот мы приближаемся к тому, о чем я Вас давно хочу спросить. О личном. Есть ли у Вас мечта о собственном доме, о семье, о детях?
А.Г.: Когда как. Она у меня мерцающая. Если бы она была у меня очень сильно выражена, я бы уже жила где-нибудь в домике с трубой, с кошками, коровой и пятью детьми.
А.Л.: Вы полностью себя содержите?
А.Г.: Да, у меня нет спонсоров.
А.Л.: Вы много заработали на этой книге?
А.Г.: На книгах в России практически нельзя заработать. Есть узкая группа авторов, которым это удается. Но те роялти, которые я получила с книги «Лиля Брик», безусловно, превосходили то, что я получала за прозу.
А.Л.: Я как-то приехал в гости к одному замечательному писателю. Мы сидели у него на даче, он подписывал мне книгу, и я спросил, сколько он на ней заработал. Он ответил: одну тысячу долларов…
А.Г.: Две тысячи я заработала, если вы настаиваете на конкретных цифрах. Я имею постоянную работу. Это редакторство в литературном приложении к «Независимой газете».
А.Л.: НГ-экслибрис — лучшее литературное приложение из всех, что есть в России.
А.Г.: Мы единственные остались в бумажном виде, остальные перешли на электронные версии.
Вопрос из зала: Вы сказали, что папа Лили Брик восхищался ею с самого детства. А Ваши родители поддерживают вас?
А.Г.: Когда я читала про детство Лили Брик, то ловила себя на некотором раздражении, потому что я не могла понять, как можно так баловать ребенка. Она бросала учебу, бралась за что-то новое, быстро остывала, переключалась на другое. И вроде бы у нее разные таланты, но она ни на чем не останавливается. Как же может из этого что-то потом получиться?
У меня было другое воспитание, не суровое, конечно, но более строгое. К тому же Дагестан – это немного другое общество. Там с детства на тебя накладывают костыли общественных правил. Каждый твой шаг оценивается определенным образом. Большую часть своей жизни, лет до 20, меня это связывало, я постоянно на общественное мнение оглядывалась, даже живя уже в Москве.
И потом, когда я уже от этого полностью освободилась, произошло это как-то само собой, мне стало невероятно легко, хотя вместе с этим и что-то оборвалось, глубокой связи с домом больше не осталось. Но я очень благодарна своим корням, что во мне присутствует эта двойственность. Я черпала из нее очень много материала в своих первых работах.
А.Л.: А родители в Дагестане остались?
А.Г.: Родители остались в Дагестане. Отца уже нет, а мама у меня археолог. Занимается раскопками средневековых культур. Прямо сейчас она в экспедиции на Кавказе.
Вопрос из зала: Мама поддерживает Вас?
А.Г.: И да, и нет. Вроде бы поддерживает, но когда к ней подходит какая-нибудь коллега или знакомая и выражает своё фи со словами, что ее дочь выложила какую-то развратную фотографию на фейсбуке (а развратом считается все, что хотя бы немного отступает от принятой нормы). Мама очень переживает, потому что она очень зависит от мнения общества.
Николай Касьянов: Если позволите, блиц:
Москва или Дагестан?
Москва
Москва или Питер?
Москва
Шариат или адат?
Адат
Деньги или слава?
Слава
Мужчины или женщины?
Мужчины
Внутреннее содержание или оболочка?
Внутреннее содержание
