Непревзойденный мастер эпатажа. Наш гость — Вадим Степанцов, часть первая

Гостиная
Андрей Лоскутов: Я однажды позвонил Вадиму Степанцову, и он мне по телефону прочел свое стихотворение про сигары. Я пришел в ужас от этой коннотации - сигары и шпалы. Давай начнем с этого стихотворения, чтобы и мои коллеги ужаснулись от того, насколько Степанцов далек от сигар.
Андрей Лоскутов: Я однажды позвонил Вадиму Степанцову, и он мне по телефону прочел свое стихотворение про сигары. Я пришел в ужас от этой коннотации — сигары и шпалы. Давай начнем с этого стихотворения, чтобы и мои коллеги ужаснулись от того, насколько Степанцов далек от сигар.
  Вадим Степанцов:
  Помню, как, голодный и усталый,
  Шёл домой с прогулки я в апреле
  По мазутным деревянным шпалам,
  Напевая джаз и ритурнели.
  В рощице березовой набрал я 
  Соку так неполных две бутылки,
  И на шпалы то и дело ссал я
  С дикой силой молодости пылкой.
  И в минуты эти пахли шпалы
  Чем-то упоительно-тревожным,
  Чем-то романтично-небывалым,
  Чем-то знойным, пряным, невозможным.
  Годы шли, Союз просрал Горбатый,
  Занавес железный развалился.
  Был я парень бедный, но пиздатый,
  В самых разных обществах клубился.
  И однажды под разлив гитары
  То ли на Рублевке, то ль в гольфклубе
  Стали мужики курить сигары,
  Свернутые неграми на Кубе.
  Хоть в Совке сигар изрядно было,
  Но совки совсем их не курили.
  И меня в тот миг как осенило,
  Будто вновь мне детство подарили!
  И залился я веселым смехом,
  И сказал: «Ребята, пахнет круто!
  Будто я в посёлок свой приехал
  И поссал на шпалы почему-то.
  Впрочем, почему, я точно знаю:
  Этот запах дыма и урины —
  С ним своё я детство вспоминаю.
  Ну, вдыхайте дальше, буржуины!» —
  «Ты чего, бля-сука-гуманоид,
  Охуел такое бля при дамах?» —
  Я подумал, ща мне череп вскроют
  Черти из гольфистов самых-самых.
  Я вскочил — и опрокинул столик
  С батареей вискаря и рома.
  Бабы закричали: «Генка, Толик!
  Не бурейте, твари, вы не дома!»
  Жахнули за мир мы там сначала,
  А потом ваще закорешились.
  Самогон с обоссанною шпалой —
  Вот к чему мы в жизни, блять, стремились!
  А.Л.: Это сильно раннее?
  В.С.: Сильно позднее… Ему лет пять, я думаю. Я в своей жизни трижды бывал на Кубе и не просто как турист. В первые два приезда, понятно, что ром пили так, что из ушей текло, сигары курили. В третий приезд почему-то сигар уже не хотелось. Но сегодня прекращу пятилетнее молчание, так и быть. Закурю сигару. 
  А.Л.: Что для Вадима Степанцова составляет радость жизни: алкоголь, курево, девушки?
  В.С.: В юности алкоголь, курево, а в зрелом возрасте – это когда встаешь и ничего не болит, ну, или болит, но хотя бы один орган, а не все восемь. Смысл жизни, радость жизни – оно в самой жизни, просто жизнь сама по себе радует. Как говорил Антон Павлович Чехов, если вас ведут в полицейский участок, радуйтесь, что вас ведут не в тюрьму; если вас ведут в тюрьму, радуйтесь, что не в гиену огненную. Вот, пока в гиену огненную не ведут – оно все хорошо.
  А.Л.: Мы как-то проводили вечер с Дмитрием Дибровым, кстати, он тоже обладатель именной сигары. Он отвечал на вопросы, а потом сказал – ну, а теперь в заключении самый простой вопрос – в чем смысл жизни? Скажи…
  В.С.: В самой жизни. В том, что ты живешь, руки, ноги, голова на месте. Даже если рук и ног нет. В моем поселке у нас шутка-загадка ходила: без рук, без ног, на бабу скок. Кто это? Инвалид Великой Отечественной войны, у нас их много было, очень жизнелюбивые ребята, на колясках катались. Это я еще помню.
  А.Л.: Вот просыпаешься, и ничего не болит А во сколько обычно просыпаешься?
  В.С.: Когда надо, тогда и просыпаюсь. Могу в любое время, у меня не регламентированный режим дня, если надо проснуться в пять – просыпаюсь в пять. Если надо раньше или позже – всегда готов. Вообще, обычно в 8-9.
  А.Л.: И что делаешь, если на работу ходить не надо?
  В.С.: Всегда утро начинается с завтрака. В гостях и в заведениях обычно пью кофе, а дома чай. Я чаевник. Этот процесс может тянутся до вечера. 
  А.Л.: Всегда пьешь один и тот же чай?
  В.С.: Разный. Но преимущественно черный. 
  А.Л.: Разные — какие, можешь сказать? Мы просто хотим понять, много ли ты зарабатываешь стихами.
  В.С.: Обычный асам. Это может быть Акбар, Майский – что угодно. Главное, как в старом анекдоте – евреи, не жалейте заварки.
  А.Л.: То есть, мы понимаем, если майский, обычный асам, — то ты не шикуешь?
  В.С.: На самом деле, черные чаи для меня мало чем отличаются. Вот зеленые — да! Но я не большой знаток и любитель зеленых чаев. Бабушка моя говорила, что я пью чифирь, но это не чифирь, просто крепкий чай.
  А.Л.: Стихи – они сегодня приносят какие-то средства, деньгами не будем называть?
  В.С.: Стихи — это один из способов жизни, коммуникации. Вот я сегодня пришел не за длинным рублем сюда, а просто интересно. Ты огласил эту историю – именная сигара. Я подумал, ничего себе, когда еще в жизни попробую сигару имени себя. Вот и пришел. Вот и весь гонорар. 
  Виктор Саврасов: Все мы из 90-х, помним маньеристов. Откуда эта история?
  В.С.: Зародилось это во время перестроечного журналистского угара, когда на голову читателей обрушили лавину ужасов жизни, Сталин-Гулаг – вот это все. Настолько в конце 80-х стало от это просто тошно, что захотелось отойти, у меня лирика была хулиганской, как и сейчас, но захотелось отойти. Куда? В такой иллюзорный мир, мир маркизов на красных каблуках, балов, мушек, парадная эстетика восемнадцатого века, условно галантная, которая читателю была знакома по произведениям Окуджавы и Пикуля. И оборотная сторона – век был не только галантным, век был и похотливым и кровавым. И когда мы объявили о создании Орден куртуазных маньеристов, нас стали публиковать толстые журналы, стали приглашать в поэтические концерты на топовых площадках. Приходили люди очень разные, джентльмены, офицеры в отставке, разведчики, с дамами, они ожидали от нас продолжение чего-то такого окуджавовского, про ее величество женщину, а тут у нас такой маркиз де Сад во всей красе. И галантное, и озорное. Вот эти люди, закаленные мечтой о галантном веке, как о чем-то возвышенном, они это не выдерживали, конечно. Ну про сигары и санные шпалы они точно слушать не стали бы. 
  Виктор Саврасов: Спасибо за песню «Бог покинул Украину»: 
  Старый Крым, Старый Крым, Старый Крым у наших ног,
  Слева море, справа горы и долины.
  Отчего это все нам сегодня отдал Бог?
  Оттого что Бог ушел из Украины.
  В.С.: Позже я дописал куплет, он звучит так: 
  Знать бы кто, знать бы кто от расправы погань спас,
  Тормознул тогда порыв и наступленье.
  До Днепра бы сейчас простирался наш Донбасс,
  И в Одессе било б гадов ополченье. 
  А.Л.: Вадим, как ты себя позиционируешь, как правый, левый, центрист?
  В.С.: Как умеренный консерватор. Я не за красных, не за белых, я за то, чтобы на улице царил усатый жандарм-взяточник – это гораздо лучше, чем революционная матросня с бомбами. На жандарма ты можешь пожаловаться его начальнику, а на матросню ты никому не пожалуешься. По Украине мы это видим. А если у нас случится украинский вариант, окраинный фактор да всякие движения в республиках – то мало не покажется.
  А.Л.: А мы сейчас ближе к жандарму, получается?
  В.С.: Да.
  Эдуард Ребгун: И жандарм, и отморзки – все рядом.
  В.С.: Жандарм все же главнее. Надеюсь, переворотов, какой случился в феврале 1917 года, больше не будет, я за эволюцию. 
  Петр Давыдов: Но иногда все же оказывается, что революция неизбежна? 
  В.С.: Я думаю, что это все зависит от твердости правителя. Во времена Французской республики Робеспьер должен был подписать одну бумажку, чтобы ситуацию переломить. Понятно, залить еще большей кровью, но тем не менее победное движение республики продолжить. Наверное, если бы у нашего последнего царя, Николая Второго, не было такой конфигурации в семье, и окружение, включая князей, которые возглавляли фронду монархии, наверное, если бы Николай Второй не устал в какой-то момент, — революцию можно было бы не допустить. Сейчас обсуждают фильм «Союз спасения» — ведь там Николай, Николай Первый, не дрогнул. 
  Нужна твердость. Люди всегда недовольны. Николай Олейников писал:
  Когда ему выдали сахар и мыло,
  Он стал домогаться селедок с крупой.
  …Типичная пошлость царила
  В его голове небольшой.
  А.Л.: Куртуазные маньеристы — это было стремление восстановить гармонию. Удалось?
  В.С.: Внутреннюю гармонию, да, уйти из этого чернушного журнального ада. Удалось. 
  А.Л.: Сколько эта гармония продержалась?
  В.С.: Я думаю, до середины 90-х. Потом эти все маркизы на красных каблуках стали постепенно уступать место другим героям дня: новым русским, бандитам. Эти новые герои оказались не менее интересны, чем наши воображаемые персонажи из галантных веков. 
  Александр Островский: Что Вы считаете своей самой большой творческой удачей?
  В.С.: 1988 год — журнал Новый мир опубликовал мою подборку, там было стихотворение «Бухгалтер Иванов» (потом она стала песней):
  Луны ущербный лик встаёт из-за холмов 
  В лесу продрогший фавн играет на сопелке
   Упившийся в соплю бухгалтер Иванов
  Бредёт сквозь лес к своей летающей тарелке.
  Он не бухгалтер — нет. Он чужезвёздный гость.
  Застрявший навсегда среди российских весей.
  Он космолёт разбил, и здесь ему пришлось
  Всерьёз овладевать нужнейшей из профессий.
  В колхозе «Путь зари» нет мужика важней
  В колхозе у него участок и домина,
  Машина «Жигули», курятник, шесть свиней,
  Жена-ветеринар и прочая скотина.
  Чего ещё желать? Казалось бы, живи!
  Работай, веселись, культурно развивайся,
  Читай «Декамерон», смотри цветной тиви
  А то в облдрамтеатр на выходной смотайся.
  Но нет, грызёт тоска инопланетный ум
  Обилие скота не радует, не греет
  Искусство и тиви не возбуждают дум
  Бухгалтер Иванов пьёт водку и звереет.
  Как волк голодный он, в полночный небосвод
  Вперяет иногда тоскливые гляделки
  И принявши стакан, потом другой, идёт
  К запрятанной в лесу летающей тарелке.
  Укрытые от глаз ветвями и землёй
  Останки корабля покоятся в овраге
  Куда упал со звёзд когда-то наш герой,
  Сломав хребет своей космической коняге.
  И плачет Иванов, и воет и рычит
  Пиная сапогом проклятую планету
  И глядя на него вселенная молчит…
  Лишь одинокий фавн играет тихо где-то. 
  Затем журнал Юность уже на спаде, когда перестройка закончилась, а капитализм еще только шагнул в наши двери, по-моему, начало 1992 года, напечатали первую часть моего романа «Отстойник личности». Тираж — под миллион, с моим портретом. Я впервые узнал, что это такое, когда тебя узнают на улице. 
  Эдуард Сухарев: Сотрудничество с Евгением Хавтаном — это значимый пласт в Вашей биографии. Как вы познакомились?
  В.С.: Это удача. В 1984 году к скрипачу Сергею Рыженко, который играл скрипача в фильме «Асса» и был видным персонажем московской тусовки, зашел грустный Хавтан. Это было как раз после разгрома полуподпольных концертов, одни комсомольцы громили других комсомольцев, одни устраивали, другие громили. И группа «Браво» вошла в списки запрещенных исполнителей. Грустный Хавтан спросил у меня — есть ли что-то, хорошая музыка? слова? — со словами вообще порожняк. Я говорю, давай я тебе принесу на следующую встречу пуд стихов. И на следующей встрече он отобрал много стихов, первым номером был «Король оранжевое лето». Я его немного подшаманил, дописал, кажется, припев. 
  А.Л.: Вадим, ты сказал, — пуд стихов. Мы понимаем, что это  самоирония, что, на самом деле, стихи пишутся граммами. Как часто ты пишешь и сколько?
  В.С.: Наверное, в месяц 3-4 стихотворения. Если одно из них шедевральное – хорошо. А всё остальные – просто мило и талантливо. 
  А.Л.: Может, тебя в Болдино запереть?
  В.С.: А зачем? Я считаю, что поэт должен оставить о себе не очень толстый и не очень тонкий сборник — томик стихов страниц на 200. И этого вполне достаточно. У меня, при всей моей любви к поэзии, никогда не было желания от корки до корки изучить, например, Пушкина. Мне достаточно немного. 
 А.Л.: А можешь еще что-то почитать?
  В.С.: Из Пушкина?
  А.Л.: «Из Моцарта нам что-нибудь!» Я про твои стихи.
В.С.: 
  Не ваша, не моя вина,
  Что жизнь ее была несладкой.
  Была у девушки спина
  И грудь под левою лопаткой.
  Как грудь ее туда сползла, 
  Вопросов мне не задавайте,
  Но в мире очень много зла,
  Прям вот до жопы, так и знайте.
 …И эта хитрая мамзель
  Изъян умело свой скрывала.
  В шестнадцать в девичью постель
  Втащила пьяного амбала.
  Амбал не понял ничего,
  Лишь утром в бессловесной муке,
  Дойдя до дома своего,
  Смотрел у зеркала на руки.
  И так сходило много раз,
  Пока она не полюбила.
  Вы ждёте рифму… эмм, Кавказ?
  А вот пардон, не тут-то было!
  В губернском городе её,
  Где сплошь менты и экс-бандосы,
  Случился губер, ё-моё,
  Не то что прежние обсосы.
  Его прислали из Москвы, 
  Он был прекрасен, как Безруков,
  Да, тоже староват, увы,
  Но, девочки, кобель не сука.
  Она влюбилась в тот же миг,
  Когда он в телеке явился.
  Водитель — крёстный — на пикник
  Для крёстной пропуска добился.
  Был губернаторский приём
  Изыскан, но без распальцовки, 
  Бомонд и пресса — все на нём
  Подразомлели от перцовки,
  Которой местный спиртзавод
  Снабдил начальство для сугреву.
  Вот губернатор ссать идёт,
  За ним крадётся наша дева.
  От глаз охраны в лопухах
  Она к овражку проскользнула.
  — Привет, ты кто? — Я Маша. — Вах!
  И как тебя сюда надуло?
  Ты журналистка или кто?
  — Не журналистка, просто Маша.
  — А я Евгений. Конь в пальто.
  У вас здесь губером ебашу.
  Поедешь в сауну со мной?
  — Да с вами я куда угодно!
  К тому же завтра выходной…
  — Ах ты газель! Ну вот и годно.
  Когда с красоткой поднялся 
  Наш губернатор из оврага,
  Охрана вылупилась вся,
  И кто-то брякнул: «Не салага».
  И губернатор произнёс: 
  — Кто тут гундосит? Ты, лохматый?
  Теперь в охране будешь босс.
  Ну что, поехали до хаты?
  Перцовка, звёзды и луна,
  И вот они уже в парилке.
  И молвил Женя: — Оба-на,
  Какие, блин, в тайге кобылки!
  Ну раздевайся, что стоишь?
  Снимай уже простынку эту.
  — А можно это, Женя, слышь,
  Ну чтобы первый раз без свету?
  — Вот ты затейница, Машуль.
  Ну ладно, нахер свет погасим. —
  Вошёл Евгений, как июль,
  В Машуню, тёпел и прекрасен. 
  — О да, о шит, о йе, о йа!
  Скорей карету мне, карету!
  А где же, Маша, грудь твоя?
  Вот сердце есть, а сиськи нету.
  А где тут свет? Да будет свет!
  Ну здравствуй, Маша сиська-сзади.
  А ну-ка сделай мне минет. 
  Не вытирай, люблю в помаде.
  Сама не помнишь, говоришь,
  Как сделалось такое чудо?
  А мне вот нравится, малыш,
  И я с тобой все время буду.
  Ну, вне семьи и вне жены,
  Они в Москве, ты ж понимаешь.
  А нам в правительстве нужны
  Такие девушки, смекаешь?
  Чего умеешь? Ничего?
  Ни в алгебре, ни в физкультуре?
  Ну, сделаем тебя того,
  Моим зампредом по культуре.
  Я хоть чиновник, но эстэт,
  Журнал «Медведь» читал когда-то.
  А что теперь? Превед-медвед,
  Ю-туб и рэп, и тонны мата.
  Театр тут рухлядь, скукота,
  В музее Шишкин да Поленов,
  А у меня уже мечта,
  Чтоб был Пикассо непременно.
  Весь этот местный чернозём
  Не знает, кто такой Пикассо.
  В Париж поедем, привезём.
  Пусть просветятся, пидарасы! 
  А.Л.: Девчонок, судя по всему, ты не очень уважаешь?
  В.С.: Никакой антипатии не питаю.
  А.Л.: А что-то такое большое и чистое – «я Вас любил, любовь еще быть может» – что-то такое есть у Степанцова?
  В.С.: Вот про эту, про которую «я вас любил», Пушкин после того написал в письме Вульфу, благодаря которому Пушкин с Керн и познакомились: вчера с божьей помощью я ее уёб… Поэтому тут картина сложная и противоречивая. Сегодня он пишет возвышенным слогом, а завтра в письме другу похваляется непотребными словами. 
  А.Л.: Извини, тут, правда, надо заметить, что у Пушкина между стихами и последующей фривольной записью — три года прошло. Вопросы из зала? Ага — вот, Виктория Ветрова принесла раритет — ваш сборник «Аморальные истории». Подпишите? 
  В.С.: Действительно раритет. Лет двадцать назад. Подпишу. 
  Петр Давыдов: Меняется ли со временем то, что вас вдохновляет?
  В.С.: Не меняются. В моем случае. Вот, смотрите:
  У моря, на фоне заката,
  где пальмы зловеще шумят,
  убил молодого мулата
  седеющий старый мулат.
  Кровавой струей обагрился
  оранжевый тёплый песок.
  «Зря, Костя, в меня ты влюбился», —
  раздался вдали голосок.
  Мулатка по имени Соня,
  у стройного стоя ствола,
  в цветочном венке, как в короне,
  стояла и слёзы лила.
  Простая девчонка, рыбачка,
  оплакала смерть рыбака.
  В закат удалялась рубашка
  седого её жениха.
  Собрались на пирсе мулаты,
  смолёные все рыбаки,
  убийце по имени Дато
  повыбили на фиг клыки.
  Примчался шериф дядя Стёпа,
  толпу рыбаков разогнал,
  но Дато промолвил лишь: «жопа…»
  и Стёпу уже не узнал.
  Шли люди с Днестра и с Ингула
  проститься с Костяном навек.
  А Дато скормили акулам —
  недобрый он был человек!
  Повесилась гордая Соня,
  из моря исчезла кефаль,
  сгорело кафе «У Фанкони»,
  закрылся «Гамбринус», а жаль.
  Одесса вернулась к Рассее,
  мулаты уехали вон,
  а с ними — хохлы и евреи —
  на судне «Иосиф Кобзон».
  Но судно тотчас утонуло,
  одни лишь евреи спаслись.
  И с ними Россия скакнула
  в веков запредельную высь. 
  А.Л.: У нас тут настоящий одессит в зале — Виталий Белоус. Виталий, Одессу узнал?
  Виталий Белоус: Узнал. Только пальмы…
  В.С.: Так потепление же грядет. Будут и пальмы. 
                   
   Начало. Окончание — здесь
   См. также видео и фото Владимира Григоренко и текст Петра Давыдова
Оцените статью