Коллажи, ассамбляж, боди-арт и женщины Анатолия Брусиловского

Гостиная
Сигарную гостиную посетил известный российский художник Анатолий Брусиловский.

Анатолий Брусиловский: Слово коллаж – введено в словари русского языка мною. Когда я принес в редакцию газеты «Неделя» свои коллажи, все удивились: как это называется? Я сказал: «Коллажи». Они ответили, что такого слова нет. «Появится!» И в течение полугода я стал везде слышать это слово. Так что, в словарь современного русского языка я ввел слово «коллаж».

Я художник, член Союза художников, начиная с 1962 года. Примерно тогда же я был принят в Союз журналистов России, с тех пор являюсь одним из старейших журналистов России. Мне 86 лет (в этот момент Анатолий Брусиловский стал раскуривать сигару). Кроме этих двух профессий – я еще и член Союза фотографов. Интернет объявил меня в числе 20 знаменитых фотографов за всю историю России. Извините, что так говорю о себе, но это сухие строки анкеты. Кроме того, я кинематографист, работал на Мосфильме в качестве главного художника целого ряда фильмов, один из которых был награжден сорока двумя международными премиями. Я пишу книги.

Андрей Лоскутов: Несколько из этих книг мы сегодня сможем у вас подписать.

Анатолий Брусиловский: Сегодня я представляю книги, отобранные специально для вас, и расскажу, как это все связано с курением сигар. Искусство курения сигары — это способность сохранить вот этот столбик пепла как можно дольше. Этот столбик является показателем искусства курения сигар, наглядным, как бы таким представительским жестом. Подчеркиваю — искусства! Вот так мы и связаны…

46 лет назад я построил над своей большой квартирой с видом на Кремль, специально искал такое место – с очень высоким обширным чердаком, студию. В итоге этот чердак был превращен мной в прекрасное место, как член Союза писателей, я получил специальное разрешение на строительство, и еще в СССР построил такой дворец. В этом дворце побывали тысячи – в прямом смысле – самых знаменитых людей мира, писатели, художники, там побывали не менее 40 послов мира.

Мои работы всегда интересовали дипломатов, я делал то, что хотел, и это было не слизывание того, что делается на Западе, хотя был железный занавес. Несколько лет назад меня пригласили на выставку в знаменитейший немецкий музей на мою же вставку. Приехав туда, я увидел собрание самых представительных людей культуры и искусства, три известных арт-критика сделали доклады о моем творчестве, после этого всех пригласили на вернисаж.

Андрей Лоскутов: Сегодняшняя ситуация понятна: Вы – классик, Вас все знают, мировое признание и так далее, но конец 50-х годов — сплошной соцреализм, шаг вправо, шаг влево – приравнивается к побегу. А Вы спокойно ходили, куда хотели. Как Вам это удавалась?

Анатолий Брусиловский: На этот вопрос я с большим удовольствием отвечу, гораздо с большим, чем на любые другие.

Андрей Лоскутов: Вам разрешалось все это делать?

Анатолий Брусиловский: Нет. Мне никто ничего не разрешал, я – человек свободный. И будучи членом Союза художников, жил и творил свободно. И я был не единственным. Была группа, даже несколько разных, создававших современное искусство групп. Искусство это, не смотря на железный занавес, как потом выяснилось, оказалось совершенно синхронным тому искусству, которое развивалось в цивилизованном мире.

Андрей Лоскутов: Художники-абстрационисты писали свободно, но когда захотели  выставиться, то появлялись бульдозеры. Я имею в виду бульдозерную выставку в сентябре 1974 года.

Анатолий Брусиловский: Я был на той бульдозерной выставке. Я – свидетель. Я видел, как бульдозеры ездили по грязной земле, на которую свалили картины моих коллег. На ту выставку были приглашены дипломаты, иностранные корреспонденты. И весь ужас и кошмар был виден им. Могу сказать честно, это был ад, который — тем не менее — очень помог левым художникам. Почему? Потому что он показал миру, что в России не все задавлено и уничтожено. Кстати, надо признать, ни один ее участник не был посажен, не был покалечен или избит. Ни один. То была акция устрашения. Власти были поставлены в известность, когда, что и где мы хотим провести. Было и разрешение, где это можно было проводить – в Беляево, на ужасном, страшном пустыре. Была очень интересная, необычно удачная для русского искусства ситуация, при которой художники победили. Победили почему? Потому что в то время органы, которые следили за порядком, всем вам известные, не буду даже их называть, были глупыми, они абсолютно ничего не понимали в искусстве и не понимали, к чему приведут их акции. Более того, бульдозеры – да страшно, как танк едет по искусству и крушит, ну и что – картины погибли, но это была дань, принесенная нами, художниками, искусству. В итоге это искусство победило. Коммунисты ничего сделать не могли.

Андрей Лоскутов: Вы коммунистов никогда не жаловали…

Анатолий Брусиловский: Тут, видите ли, в чем дело. Мой отец был достаточно известным писателем, а дядюшка мой – первый, единственный и главный наследник Маяковского – Семен Кирсанов.

Андрей Лоскутов: Кирсанов? Получается, в вашем сыне, в Максиме Брусиловском течет кровь Кирсановых?

Анатолий Брусиловский: На 100 %. Семен Кирсанов был участником войны, прошел её всю.  На Нюрнбергском процессе работал. Получил за свои стихи премию. И умер в 1972 году. В моей семье никто не был диссидентом – в современном понимании, но коммунистов ненавидели. Папа никогда не был членом партии, зато был прекрасным писателем. Хороших писателей все-таки было не так много, их надо было ценить. Вот такова была основа моей семьи, моих корней. У Кирсановых была замечательная коллекция модернистов, им, писателям, элите, это было позволено. Я все это видел с детства. В Москве было запрещено показывать эту коллекцию. Но мой дядя жил в доме писателей в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковки, там жили все так называемые генералы от литературы. Это было неприкосновенное гетто, в котором можно было все, говорить все, делать то, что угодно.

Андрей Лоскутов: В этом золотом гетто жили и сломавшиеся писатели — Юрий Олеша, например, — спивался, практически не работал…

Анатолий Брусиловский: В моей книге есть глава «Эти чудные застойные годы». Почему — чудные? Потому что, вроде бы, ничего нельзя, но вроде бы, всё существует: левые художники пишут левые абстракции, сюрреалистические картины, у всех есть мастерские, например, в доме России под чердаком было около 12-ти мастерских. Это были левые, которые сегодня по всему миру известны, которые продаются на аукционах за сотни тысяч фунтов стерлингов и считаются выдающимися художниками ХХ века, это те самые художники, в том числе и я, которые две трети своей жизни провели под режимом. Как видите, сохранились, ни в каких лагерях не были…

Максим Брусиловский: Дам небольшую ремарку. Очень важный момент. Художники попали в крайне узкий сегмент, где они могли творить свободно. Юрию Олеше было тяжело, как и любому поэту, писателю, потому что он должен был не только писать, но еще и печататься. Непризнанный поэт мог, в лучшем случае, читать свои стихи у памятника Маяковскому, например. Но художник мог при этом творить, мог это выставлять в мастерской, мог продавать. Западные корреспонденты, журналисты, дипломаты быстро поняли, что это — реальное искусство, за этим будущее, и начали скупать и вывозить. Вывозить тогда было очень легко. Папа упомянул о выставке в Дортмунде. Так вот, там были те его работы, которые были приобретены в еще 60-70 годы и вывезены в чемоданах. Потом эти корреспонденты шли и продавали все это в музеи в 10 раз дороже, так это попадало в музейные коллекции, теперь это музейные роскошные собрания. Художники могли в своем сегменте творить, писателям было сложнее.

Андрей Лоскутов: Максим, спасибо за важное уточнение. Возвращаемся к Брусиловскому-старшему. Первая картина Ван Гога была продана за семь франков. А вот Ваша первая проданная картина сколько стоила?

Анатолий Брусиловский: Задаете самые правильные вопросы. Я был ни больше ни меньше официальным представителем русских художников на фестивале молодежи и студентов в Москве (1957 год), мои работы были представлены на выставке, нынче это здание академии художеств России, все залы были заполнены картинами русских художников, делали их загодя, поэтому по художникам был кинут клич — давайте подберем что-то такое, что Западу не стыдно показать. Искали художников, которые могли сделать что-то такое-эдакое, их было мало, но тем не менее нашли, нашли меня, который уже в это время делал то, что очень отличалось от соцреализма, взяли с удовольствием, а почему? Западу показать. Еще в СССР я создал такую работу – знаменитая манекенщица Галя Миловская – была расписана мною по телу, она была полностью обнаженной. Итальянский журнал посвятил целую серию фотографий тому процессу, как я ее расписываю в моей студии.

g_31beef56dd4e5a7ddf0b0efc9d27ef62_2_1400x1100.jpg

И никакой милиции не было, никто не выдворил этого итальянского фотографа.

Андрей Лоскутов: А как это все происходило — раздели девушку и…

Анатолий Брусиловский: Мне сказали, что приедет знаменитый итальянский фотограф, чтобы показать в своем журнале — типа нашего «Огонька» — как я работаю. Я хотел его чем-то удивить. Чем? Женщина — это вдохновение. Вдохновение — это искусство. Я решил соединить одно и другое. Позвонил самой известной манекенщице — мы до сих пор дружим — и сказал: приходи в мастерскую, я буду тебя писать. Она — хорошо. Я — писать раздетую. Она согласилась. Я думал ночь и придумал — я распишу ее тело. Когда итальянец посмотрел на Галю, он просто обалдел. И сказал – «Браво, маэстро! Это то, что нам надо в Италии». Это было точное попадание в десятку. В том журнале среди этих фото поместили и знаменитую поэму «Теркин на том свете». У нас она была запрещена. Так мы и стартовали — я с боди-артом и Твардовский — с новой поэмой.

Андрей Лоскутов: Анатолий, всем нормальным людям, не художникам, интересно, уж простите, — художник и «ню» — они вступают в какие-то нехудожественные отношение?

Анатолий Брусиловский: Нехудожественные отношения – очень интересный термин. Что Вы называете нехудожественными отношениями?

Андрей Лоскутов: У Вас были отношения с девушками, которых Вы рисовали раздетыми?

Анатолий Брусиловский: Об этом история умалчивает.

Андрей Лоскутов: Может быть, если попросить выйти из зала Максима Брусиловского, вы ответите более развернуто?

Анатолий Брусиловский: История такая. Девушки у нас, у художников, были проверенные. Вы поймите, психология наших девушек была особенной, они были красавицами, которые хотели нравится миру. И у них были все возможности для этого…

Андрей Лоскутов: Но комсомольские и партийные организации…

Анатолий Брусиловский: Никто этим не интересовался, партийные организации в это не влезали. Дело в том, что у власти были идиоты. Но с другой стороны, — такая огромная страна, так много проблем, за всем уследить нельзя. Кроме всего прочего, чтобы с художниками иметь дело, надо знать тонкости этого дела. Пример. Вдруг однажды я получаю приглашение к министру культуры России. А рядом с ним сидят три гражданина с суровыми взглядами. Пригласили еще трех художников, про которых стало известно, что у них выставки на Западе, по всему миру, тогда и у меня была масса выставок везде. Пригласили, сели вокруг длинного стола. Министр говорит: «В последнее время в западной прессе появляется много антисоветских материалов, которые рассказывают о том, что группа нечестных, бездарных людей хотят делать так называемое современное искусство…» — и так далее. И смотрит на меня. А я подготовился, у меня портфель с собой, в котором все публикации, которые мне были любезно предоставлены в посольствах, с переводами на русский. Я говорю – «Товарищ министр, будьте добры, какие же такие журналы или газеты пишут все эти гадости?» – «Западные» – «Может, такие-то и такие-то? Так у меня все эти вырезки есть». – «Да? Но Вы понимаете, какие там антисоветские вещи написаны?» – «Понимаю, у меня все переводы есть, я Вам зачитаю: «…Советские художники показали бесподобное современное…» — и так далее. Такое было, да.

Андрей Лоскутов: Все-таки какая картина была куплена первой и за сколько?

Анатолий Брусиловский: Первая моя картина была сделана в рамках работы на фестивале молодежи и студентов. Там были художники со всего мира… На выставке я получил вторую премию за портрет мексиканки в сюрреалистическом стиле. Через некоторое время Женя Евтушенко, с которым я дружил, попросил показать мексиканку. Посмотрел и обалдел, сказал, что покупает. А я думаю – «какую же сумму я должен назвать…». Женя спрашивает: «Сколько это стоит?» – «Я не знаю». – «Старик, ну назови какую-то сумму». Я ж не знаю никаких цен. Как рисовать — знаю, цен – не знаю. Я говорю – «Жень, 400 рублей». – «Что-то очень дешево», — и тут же достает деньги и отдает их мне. Через 20 лет я пришел к нему, чтобы попросить этот портрет для выставки. А он, оказывается, отдал его одному очень известному человеку, который несколько лет упрашивал продать эту картину, в итоге Женя ее просто подарил ему. Конечно, со временем стоимость моих работ возросла. В месяц тогда я получал примерно 5000 рублей. Кстати, в прошлом году на Сотбис проданы два моих коллажа. За 10 000 фунтов каждый. Для коллажа это много.

Андрей Лоскутов: Вы создатель коллажа и ассамбляжа. Чем они отличаются?

Анатолий Брусиловский: Ассамбляж – это выпуклый, как бы скульптурный коллаж.

Андрей Лоскутов: Мы были в Вашей студии, проводили там несколько вечеров, на одном из них член Московского сигарного клуба Эдуард Сухарев представлял свои коллажи. Максим, возможно, рассказывал…

Максим Брусиловский: Я папе рассказывал, что его дело с коллажем процветает, что у него есть последователи. Я думаю, что у Эдуарда что-то среднее между ассамбляжем и коллажем, такой микст. Сейчас, что интересно, начался бум на коллажи и ассамбляжи.

Эдуард Сухарев: Я люблю делать коллажи, но меня больше интересуют композиции с политическим смыслом: интересно смотреть через призму коллажа на историческую действительность. Что для Вас вообще коллаж? Почему Вы обратились именно к коллажу?

Анатолий Брусиловский: Я занимаюсь в том числе и живописью, и гравюрами, и графикой. Но коллаж для меня – необычайно важен. Он дает возможность составить из всех этих частей не просто изображение, а смысловое изображение – это очень и очень сложно. И интересно. В год я делаю много коллажей, не назову сколько, чтобы вас не смущать, но много полноценных красивых произведений искусства.

Эдуард Сухарев: Есть среди Ваших коллажей политические?

Анатолий Брусиловский: Сколько угодно.

Андрей Лоскутов: Я бы хотел представить еще одного участника вечера — Влада Рябикова, он трейдер Сбербанка и параллельно художник. Работает с сигарными коробками, делает сигарные аксессуары — шпажки, гильотины. Вот посмотрите, пожалуйста, его гильотину. Как по вашему, — можно назвать это: поделка, творчество?

Анатолий Брусиловский: Сначала ответьте — вы это хотите мне подарить?

Андрей Лоскутов: Нет! А от этого будет зависеть оценка?

Анатолий Брусиловский: Шутка. Отвечаю серьезно: это искусство!

Андрей Лоскутов: Спасибо. Про тех, кто руководил искусством, раньше Вы уже сказали, что они идиоты, в том числе и Екатерина Фурцева?

Анатолий Брусиловский: Екатерина Фурцева как бывшая ткачиха была симпатичной и приятной, несчастной до глубины души с мужем-идиотом, была алкоголичкой тяжелыми депрессивными состояниями, очень сложной партийной жизнью, ее все время то возвышали, то понижали, у нее абсолютно никакой подготовки в культуре не было, ничего, она была на уровне ткачихи. Я не хочу ничего плохого сказать про ткачих, это хорошая профессия, но руководить искусством такой огромной страны…

Андрей Лоскутов: А как она относилась к боди-арту?

Анатолий Брусиловский: А ее не спрашивал об этом. Чтобы не смущать.

Андрей Абакумов: Меня интересует боди-арт, потому что 40 лет назад, когда был маленьким, я закрылся в туалете с двумя девочками и начал их разрисовывать красками. Неожиданно пришла с работы моя мама и сказала, что я не художник, чтобы такое делать. А как к Вам пришел боди-арт?

Анатолий Брусиловский: Я в туалете никогда не рисовал, у меня всегда была моя студия. Никакого непонимания у меня не было. Рисовать на обнаженной женщине – замечательное дело, не хуже, чем на холсте, даже лучше. Искусство это такая вещь – очень смелая.

Фоторепортаж Ульяны Селезневой

Оцените статью