Павел Цветков: Не от чего, а к чему. Мир перенасыщен — информацией, встречами, суетой. Хочется отключиться и вернутся к самому себе. Ты уходишь не от людей, а из-за того, что тебе требуется побыть одному. Подумать о жизни… Даже нет, не подумать о жизни, это громко звучит, мы о ней всегда думаем. Нам все время что-то забиваются в голову, тут радио, тут интернет, телевизор, и иногда то, что кажется собственной мыслью, – оказывается тем, что ты где-то услышал или прочитал. Очень мало человек имеет возможности сформулировать собственные мысли, как правило, они складываются под воздействием внешней информации.
А.Л.: То есть это желание услышать самого себя?
П.Ц.: Да, только это не желание, а потребность.
А.Л.: А эта потребность возникает на фоне проблем: в семье, на работе, еще где-то, и ты хочешь убежать?
П.Ц.: Нет, никак. Когда есть проблемы, их надо решать, некогда убегать. Наоборот, когда есть хотя бы немного свободного времени и нет проблем, – это возможность сосредоточиться. Это не побег от. Это поиск дороги к.
А.Л.: А когда ты идешь к — ты действительно один? Без интернета, радио, книг?
П.Ц.: Ничего, кроме спутникового телефона. Он – как экстренная связь с внешним миром. По нему никто не звонит, номер никто не знает.
А.Л.: Как долго продолжается такое путешествие в самого себя?
П.Ц.: Неделя, чуть больше. Практика показывает, что первые три дня ты еще там, в суетной жизни. Ты идешь, и внутренний монолог продолжается, но это не твой внутренний монолог, он с тем, что осталось там — политическая ситуация, кому-то ты неправильно ответил, продумываешь, пересказываешь какие-то диалоги в форме монолога. Спокойствие и чистота наступает у всех по-разному, у меня где-то на третьи-четвертые сутки. Текущие сложности тебя переключают — надо безопасно поставить палатку, заготовить дрова, приготовить еду. Уходит все ненужное, появляется возможность рассуждать…
А.Л.: Что является результатами таких размышлений? Что потом меняется?
П.Ц.: Я меняюсь. Может быть сейчас громкие слова сейчас будут — становишься чище и проще. Ты понимаешь, что для тебя в жизни важно, а что — нет. Понимаешь, что обиды, которые саднили, — это вовсе несущественно, мелко. Начинаешь смотреть на свою собственную жизнь немного сверху. Понимаешь вдруг: это — не неурядица, это — вообще глупость.
А.Л.: Меняется ли что-то принципиально?
П.Ц.: Принципиально ничего не меняется. Просто становишься мудрее. И те вещи, которые тебя раньше задевали, начинают казаться смешными.
А.Л.: Бывало ли, что ты пожалел о решении пойти вы одиночку?
П.Ц.: Нет. Были экстремальные ситуации. Но в таких ситуациях не жалеть надо, а спасаться, искать выход, чтобы выжить. А потом, когда все пройдет, ты жив, здоров, у тебя прекрасный опыт и воспоминания.
А.Л.: Хотя бы один пример, пожалуйста.
П.Ц.: Перевал и снежная буря. Август месяц, а тебя заметает снег с дождем. Нет никаких дров, и ты понимаешь — согреться нечем. Остановишься — всё! Сможешь идти дальше — выжил. И понятно, в этот момент не думаешь: зачем пошел, зачем тебе это нужно. Думаешь только об одном — не замерзнуть, иди! Потом об это вспоминаешь. Как о самом ценном.
А.Л.: Есть люди, которые добиваются успеха благодаря своим талантам, работоспособности. А есть те, кто плюс к этому еще и удачливы. Будто им кто-то помогает повернуть в нужный переулок, открыть нужную дверь. Мы с тобой знакомы давно, и мне кажется, что ты фартовый парень. Ты фаталист?
П.Ц.: Сложный вопрос. Наверное, да. Я фаталист. Но я и пофигист. Что должно случиться, – случится. Это избавляет от некоторых страхов, например, от страха летать на самолете. Кто-то не летает, потому что боится. А фаталисты летают, потому что, если должно случиться – то случится, что ж бояться. Но иногда я чувствую подсказку. Да, чувствую.
А.Л.: Как эта подсказка дается? Ну, не письмо ж тебе по электронной почте приходит.
П.Ц.: Внутренний голос. Не знаю, может быть это звучит смешно. Да, внутренний голос. Все случаи, когда у меня что-то не получалось, это когда я шел вопреки внутреннему голосу. Кто-то называет это ангелом-хранителем, кто-то – седьмым чувством или еще как-то. Внутренний голос — тоже, возможно, одна из причин, почему надо уйти одному. В городе этот голос теряется.
А.Л.: Я тебя не разу не спрашивал тебя о родителях. Кто они?
П.Ц.: Обычные рабочие. Отец был крановщиком. Мама — повар, шеф-повар в маленьком городке Коломна Московской области.
А.Л.: То есть ты коломенский парнишка?
П.Ц.: Я родился в Рязани. Мать с отцом в Рязани познакомились. Потом отца перевели в Коломну как очень ценного крановщика. Дали сразу хорошую квартиру — в старом купеческом доме, 85 метров, с большим залом. Четыре окна, высокие потолки… Отца я потерял рано — отец погиб, когда я учился в шестом классе, а мать, когда я был в мореходке, мать погибла, когда я в рейсе был… Мы стояли на Мальте, ждали, пока нашему механику удалят аппендицит. А когда вышли в море, помполит принес телеграмму, а я смотрю на дату — семидневной давности, то есть он не давал мне телеграмму, зная, что у меня нет отца, а теперь и матери.
А.Л.: Почему?
П.Ц.: Боялся, что я на нервной почве сбегу. Такие были инструкции. Я тогда курить начал. Сильный стресс был — ведь у меня были деньги, я мог улететь на самолете, успеть на похороны…
А.Л.: Почему после мореходки и Индийского океана ты не пошел учиться по морской части, а пошел в Высшую комсомольскую школу?
П.Ц.: В ВКШ не ходили, туда направляли. Я, если честно, хотел в МГУ, но понимал, что не поступлю. Я в школе не слишком хорошо учился. Хотя в 10 классе я поспорил с моим классом, что закончу без четверок. Никто не поверил. Потому что знали — литература у меня на отлично, я победитель олимпиады в Московской области, но математику, физику я никогда не учил, домашние задания никогда не делал. Ну и к тому же я состоял на учете в детской комнате милиции.
А.Л.: За что?
П.Ц.: Хулиганом никогда не был. Учился в художественной школе, ходил на самбо. Я был единственным, кто ходил на самбо с этюдником, как еврейский мальчик со скрипкой. Причем и туда, и туда меня никто не гнал, я сам записался. Не пил, не курил. А на учет в детскую комнату милиции поставили за то, что я обворовал детскую комнату милиции. Получилось случайно. Лет в 7-8 мы с товарищем шли по улице, увидели полуподвальное окно, форточка открыта, а дело перед Новым годом, — на столах подарки в кулечках. Товарищ говорит: давай залезем, конфет поедим. Залезли, сидим, фантики разворачиваем, конфеты едим. Вдруг дверь открывается и входит тетка в милицейской форме. Она просто офигела от увиденного. Мы тоже. Мы ж не знали, что мы залезли в детскую комнату милиции.
А.Л.: Как в школе это восприняли?
П.Ц.: После восьмого класса мне сказали — с такой биографией только в ПТУ. Я объехал весь город, ни в одной школе меня в девятый класс не брали. Последней была только что открывшаяся школа, которая набирала учеников. Но и там директор посмотрел мое заявление, сказал, что у них своих тут таких полно. Спасло то, что он спросил, как у меня со спортом, а я не знал, что директор – тренер по дзюдо, я и сказал — юношеский разряд по самбо. Это все и решило. И в этой школе начали меня на комсомоле прорабатывать — почему я позорю своими оценками школу. Я говорю: вообще могу без четверок закончить десятый класс. Поспорил с классом. В итоге у меня в аттестате все «пятерки» и пять «троек». По английскому учитель мне хотела поставить «четыре», но я сказал, что мне либо «три», либо «пять», что «четверки» вот эти ваши мне не нужны, она сказала: ну ты и наглый, и поставила «три». Зато я спор выиграл.
А.Л.: Что же тебя привело в ВКШ?
П.Ц.: Глазомер. После моря у меня был отлично поставлен глазомер. То есть я смотрел и точно определял расстояние до корабля, берега или еще чего-то. Смотрю и говорю: 400, 500, 600 метров. В армию после моря пошел стрелком-гранатометчиком. Стрелял лучше всех. Пока мои товарища прилаживались – недолет, перелет, я смотрел: 400 м., и накрывал цель. Я быстро стал ефрейтором, сержантом, младшим сержантом. Но особо не отличался дисциплиной. Попал в самоволку. И меня — на губу. А тут высокое начальство. Меня с губы забрал командир бригады, потому что я лучший гранатометчик. И на учениях я быстрее всех положил гранаты в цель, и пока там все пристреливались, я доложил, что уже все выполнил. После учения выстраивается батальон, идет маршал. Полковник докладывает, что я перекрыл нормативы в два раза. Мне жмут руку, награждают знаком воинской доблести, фотоаппаратом с надписью, и спрашивают — как, мол, у меня с политической активностью. А я ж прямо с губы. И замполит, не моргнув глазом, отвечает, что я — секретарь комсомольской организации батальона. Как понимаешь, сразу после отъезда маршала меня избрают секретарем комсомольской организации батальона. И мой майор-замполит получил повышение — стал подполковником. Он-то мне и предложил: есть одно направление в Высшую комсомольскую школу, хочешь – тебе отдам. Я согласился. Что меня окончательно убедило – стипендия 75 рублей, это в два раза больше, чем в МГУ. У меня же ни отца, ни матери, помогать не кому. И я согласился. Ни разу потом не пожалел.
А.Л.: Почему ты в таком случае не стал комсомольским начальником?
Окончание — здесь
