«Хозяин белых оленей». Часть II

Гостиная

  Сегодня Сигарный портал публикует вторую часть транскрипта вечера с путешественником Константином Куксиным. Первая часть – здесь.

 

  Сегодня Сигарный портал публикует вторую часть транскрипта вечера с путешественником Константином Куксиным. Первая часть – здесь.

  Константин Куксин: Когда я приезжаю к чукчам, рассказываю о ненцах, показываю фотки, чукчи говорят: «Да как можно в чуме жить! Отсталые люди. Нарты-то у них громоздкие, фу, как все плохо». Показываю ненцам чукотские нарты: «Что это такое, столько лишних деталей. Ужас. А нарты-то их вообще развалятся, если по Тундре ехать». В общем, они друг друга критикуют ужасно.
   Эдуард Сухарев: Народы кочевые Америке, Канаде тоже живут?
  Константин Куксин: Индейцы. Наши эскимосы – такие же, как американские. До 50-х годов чукчи и эскимосы свободно плавали в Америку и обратно.
  Была такая презабавнейшая история. У меня подруга есть – она чукча. Союз распался, стало посвободнее, ей приходит письмо из Америки: «Надежда, здравствуйте, мы Ваши родственники». Она удивлена, читает дальше: «У Вашего дедушки две семьи было – одна среди чукчей в Советском Союзе, друга, — у эскимосов на Аляске». Тут до нее дошло, что он им говорил, что за патронами для винчестеров плавал. Сейчас они свободно общаются, летают друг к другу.
   Андрей Лоскутов: Как они преодолевали Берингов пролив?
   Константин Куксин: Переплывали на лодках. На лыжах очень и очень сложно перейти.
  Андрей Лоскутов: Я не очень понимаю, они спят на шкурах, на полу — почему не поставить нарты, которые были бы своего рода раскладушкой…
  Константин Куксуин: Потому что в нартах лежат вещи. Нарты – это наши шкафчики, гардероб, только все это хранится прямо снаружи – все готовое к кочевке. Но спят же они не просто на шкурах. Сначала в чуме кладут доски, потом режут кустарник – обычно иву или ольху – сантиметров 20 толщиной, а сверху уже шкуры кладут. Получается воздушная подушка, поэтому и спать тепло. Если зимой, то сначала снег обычной лопаткой разгребают, максимально его убирают, на это место кладут доски, прутья, а сверху шкуры.
   Андрей Лоскутов: Константин, а как насчет амбре – запахов внутри этого помещения?
  Константин Куксин: Отличный вопрос. Вообще, с непривычки запах тяжелый. Представьте: запах закисшего мяса: чукотское лакомство – квашеное мясо, только вдумайтесь, запах человеческих тел, запах горелого жира, подтухшей рыбы, все это смешивается…
  Для меня, наверное, это самые вкусные запахи, потому что, когда едешь на снегоходе, у тебя руки уже побелели, от них отваливается кожа, ты уже обмороженный – честно, в такие моменты не думаешь о горячей ванной, о номере в отеле, потому что это невозможно. Думаешь только о том, как бы добраться живым до яранги. И ты со стонами валишься со снегохода, вползаешь внутрь, а там эти тяжелые запахи обрушиваются на тебя, но там тепло. Чукчи говорят, что так пахнет жизнь. Смерть не пахнет ничем, только морозным воздухом.
  Никогда не забуду свою первую ночь у чукчи. Представьте себе: я вползаю, там жарко, одежду снимаю, остаюсь в одних трусах. Напротив меня чукчанка – в одной набедренной повязке – полуголая, какие-то амулеты на груди висят. И она руками поправляет огонь в каменной лампе. У меня было ощущение, что я попал в каменный век, куда машина времени меня перенесла. И эта жительница каменного века говорит на чисто русском языке: «Знаешь, Костик, я когда в школе училась, нам учительница говорила, что Чукотка прошла сложный путь исторического развития – от каменной жировой лампы до атомной электростанции в поселке. А теперь, когда я зажигаю огонь в каменной жировой лампе в своей яранге, я думаю, мы прошли этот путь обратно». Вообще, чукчи отличаются потрясающим чувством юмора. Они любят и над собой посмеяться, и над другими.
   Андрей Лоскутов: Вопрос начала и конца жизни в тех условиях. Ребеночек рождается прямо здесь?
  Константин Куксин: Вообще, все женщины, по нашим, российским законам, должны вставать на учет в женскую консультацию. Но представьте, каково этого – лететь на МИ-8, чтобы еще и погода была летная, встать на учет, сообщить за месяц до предполагаемых родов, опять вызвать вертолет, а час полета на МИ-8 – это 400 тысяч рублей. И летчики не хотят лететь, потому что «зачем лететь туда, вдруг она передумает рожать». Бывает так, что одного ребенка рожает, если получается, в роддоме, остальных – в чуме. Рожает на корточках – чум освобождают от мужчин, зовут бабку-повитуху, она приносит священную куклу. У каждой женщины есть такая кукла. Ей делают рубашку или шубу из сукна или обрезков шкур – при каждом хорошем событии делают новую рубашечку или шубку этой кукле. У бабушек эти куклы необъятного размера, их на самовар сажать можно. И пояса, пояса, пояса. Женщина тужится при родах, повивальная бабка развязывает пояски. Когда седьмой поясок развязывает – женщина рожает. Затем ребенка моют. Когда у женщины месячные или ребенок маленький, делают специальный отвар. Дальше, уже после родов, в течение целого месяца отец ребенка не имеет права в этот чум заходить. Потому что женщина считается нечистой, на ней как бы проклятие. Потому что северные народы уверены, что каждая женщина рождается шаманкой – раз она дарует жизнь, значит, может ее и забрать – такая примитивная первобытная логика. Мужик, когда у него родился ребенок, носится по Тундре, как сумасшедший, и кричит: «Ко мне гость приехал, гость приехал» — это значит, ребенок родился – «гость из другого мира». Примерно месяц ребеночка зовут «гость», потом дают очень смешное имя, например – Косой, Кривой, Убогий, Хромой. Зачем?
   Андрей Лоскутов: Обманки?
  Константин Куксин: Да, обманки от злых духов. Детская смертность там выше, чем в целом по России. Представьте, какие условия для детей в тундре. И вот злой дух залезает, спрашивает:
   — Мальчик, как тебя зовут?
   — Нетот.
   — А, это не тот, — говорит злой дух и не забирает ребенка.
  Потом ребенок вырастает, когда у него появляются первые зубки, он считается человеком, когда он умирает до появление первых зубов, его даже не хоронят, заворачивают в шкурку и подвешивают на палки в тундре – «гость пришел, гость ушел». Этот обряд психологически облегчает женщине утрату ребенка. Полезли первые зубки – дают настоящее имя. Имя тайное, его никто не знает, оно защитное. Потом ребеночек, правда, не всегда, идет в школу и получает еще одно защитное имя – русское. Они вам могут представиться Николаем, Федотом, Гаврилой – старорусские имена очень популярны у них, а на самом деле никакой он не Гаврила. Если вы знаете его настоящее имя, можете навести сглаз и порчу, а русское имя – это ерунда, как они считают.
  Правда, бывают курьёзы. Как-то по Чукотке едем к одному человеку – Колевасе. Я думал, что это два человека – Коля и Вася, оказался один – Колявася, потому что родители дали ему защитное имя Коля, а учительница в школе назвала его Вася – так ей проще было запомнить, поэтому он стал Колявасей. Но он ужасно гордится тем, что у него есть два защитных русских имени.
   Андрей Лоскутов: Как у них все интимное происходит, если рядом дети?
  Константин Куксин: Ну, а как в русской деревне было? Все на виду. Особых стеснений нет, все-таки пологи помогают, хотя они полупрозрачные – все слышно. Вообще, в традиционной культуре – не только у кочевников – от ребенка ничего не скрывали. Он знал, откуда берутся дети, видел, как родители любят друг друга, он знал, что люди умирают, его брали на войну, чтобы стрелы собирал, он видел, как люди друг друга убивают на этой самой войне. И у него не было психологических проблем. Потому что наши дети часто сталкиваются с тем, что от них скрывали.
  Интересно они готовятся к смерти. Ненец вырезает себе доски. Я видел, как старик сидит и голыми руками при минус 20 доску выстругивает – длинную, метров шесть и полукруглой формы.
   Андрей Лоскутов: На улице?
  Константин Куксин: Конечно, на улице. Не дома ж мусорить. Вообще, мужчина не должен в чуме сидеть, это женское пространство. Я в начале чуть не помер от этого обычая – я заходил руки погреть, говорил, что фотоаппарат замерз, а они надо мной смеялись из-за этого, говорили, что слабый я человек, не смогу здесь жить.
  И вот старик доски вырезает – те самые для пола. Когда он умирает, ему из этих досок делают гроб. Он так любовно вырезает себе последний домик. Копать в мерзлоте нельзя. Поэтому просто ящик ставят в Тундре, там же забивают любимого оленя, это олень, который возил его при жизни, а после смерти повезет его в другой мир.
   Андрей Лоскутов: Это все в каком-то одном месте происходит — есть какие-то кладбища?
  Константин Куксин: В поселках есть, а так — просто в Тундре, а потом называют красиво, допустим, могила Хасова. И спрашивают потом, где кочуешь – да вот два километра на восток от могилы Хасова. Для умершего не только забивают его оленя. На его нарте ломают ножки и все вещи укладывают рядом, потому что его вещи тоже должны умереть. Вещи портят, ружье портят. Они верят, что в нижнем мире, куда попадает человек, все наоборот. И умерший дед снова родится ребенком и снова будет там пасти оленей, сломанное ружье будет стрелять и так далее. Там, в нижнем мире, все совсем наоборот. И когда мертвые люди жгут костер, что он излучает холод. И в самые холодные ночи мы видим костры мертвых. Ненцы и ханты никогда не будут смотреть на Северное сияние. Нельзя. Мертвые могут позвать к себе. Хотя это и завораживающая вещь. Я сам обмораживался, глядя на Северное сияние, а дядька мой всю жизнь на Ямале работал, однажды чуть не пропал. Он рассказывал:
  — Еду на вездеходе. Небо такое красивое, огнями цветными украшено, вышел из вездехода полюбоваться, когда в себя пришел, машина заглохла…
   На третьи сутки его обмороженного спасли – мертвые чуть не позвали к себе…
  Андрей Лоскутов: Вот в ожидании последнего пути чукча делает такую домовину, его хоронят… Но там же звери — как спасти от них умершего?
  Константин Куксин: Вот для этого и нужны плотные толстые доски, чтобы песцы не разворовали, если медведи ходят, еще камнями придавливают. Была у меня история, когда я пацаном еще туризмом занимался на полярном Ямале. Погода скверная была, бензин кончился, мы с братом идем и тут брат говорит:
   — Смотри, Костик, ящик валяется.
   — Давай тащи.
  Он приходит весь белый, спрашиваю, чего ящик не взял, он говорит, что там мужик мертвый. Мы подходим, смотрю – крышка прогнила, там скелет лежит. Так я впервые увидел ненецкую могилу, тогда еще не зная, что это такое.
   Андрей Лоскутов: Они же должны сохранятся при такой температуре?
  Константин Куксин: Летом влажно, бывает тепло. На Ямале летом бывает иногда и плюс 20 градусов. Тогда — настоящая катастрофа, олени начинают болеть, у них воспаляются копыта, они могут погибнуть. Идеальная для оленя температура — 0,минус два, плюс два.
  Андрей Лоскутов: Но они, жители Севера, бегут оттуда? Или все-таки держаться за свою кочевую жизнь?
  Константин Куксин: По-разному бывает. Если говорить о детях – все-таки у нас есть закон об общем образовании, детей забирают в интернат, некоторые родители детей прячут, особенно девочек. Потому что от образования девочки зависит ее цена, ведь за невесту платят выкуп оленями. Если девочка вообще в школе не училась – за нее дают сто оленей (один олень стоит 15-20 тысяч рублей, примерно два миллиона получается – хорошие деньги). Если девочка окончила начальную школу – где-то 80 оленей, не все потеряно. Если девять классов – 30-40 оленей. За девочку, которая окончила 11 классов, – символически – 10-15. За девочку с высшим образованием вообще ничего не дадут. А за кандидата наук придется приплачивать оленями (смеется). И это справедливо, потому что пока девочка учит физику, химию, высшую математику, русский язык – она забывает, как отличать 20 видов снега, как предсказать пургу, вылечить ребенка в эту холодную и бесконечную полярную ночь, как найти съедобные коренья и травы. Если девочка не училась в школе, в 16 лет она совершенно взрослая женщина, как и мальчик совершенно взрослый в этом возрасте, и они могут пожениться, независимо от родителей.
   Андрей Лоскутов: И все заново:  женщина в чуме, а хозяин на промысле?
  Константин Куксин: Хозяин пасет оленей – он оленевод. А профессия его жены – у нее так в трудовой книжке записано – чумработница.
   Андрей Лоскутов: Но он же уходит с оленями далеко от чума, от жены?
  Константин Куксин: Так она свой чум перевозит. Они ходят вместе с чумом. Женщине принадлежит чум, она его, кстати, собирает и разбирает – в пургу, в полярную ночь – не важно, это женская работа, причем за полчаса две девушки справляются с этой работой даже в очень сильный ветер. А мужчина пасет оленей. У них четко все разделено.
  Андрей Лоскутов: Если 10 000 лет этой культуре, почему они не придумали какие-то большие нарты или одну нарту, на которой можно все перевезти, не раскладывая и не собирая вновь и вновь?
  Константин Куксин: Потому что жизнь показала, что проще потратить полчаса на сбор и разбор жилища.
   Артур Шиляев: Летом-то как его перевезешь…
   Константин Куксин: Летом никак.
  Андрей Лоскутов: Кстати, Вы начали рассказывать с того, что пришли к этому Гавриле и как бы он не хотел, вроде, Вас оставлять до тех пор, пока не выпили крови. Вот приходит какой-то путник, подходит к такому чуму, его оставят на ночь или все-таки заставят кровь пить?
  Константин Куксин: Смотря какая погода. Конечно, если пурга, умирать не выгонят, но вообще, они всегда говорят о том, что русские свое в тундре ищут. Зачем, например, мы, два идиота с рюкзаками и на лыжах, тащились по этой тундре? Если хотите переночевать – то да, если хотите остаться жить – это сложно. Если плохая погода – на ночь, конечно, пустят. Умирать никто не оставит – ни один, даже самый плохой оленевод, который не любит по какой-то причине русских.
  Но если остаться жить, а я жил с Гаврилой очень много месяцев, то надо подружиться. Задача моего метода – метода включенного наблюдения – подружиться с носителем другой культуры. То есть они не становятся для меня какими-то рассказчиками, информантами – они становятся друзьями. Потом они или их дети приезжают ко мне в Москву, и отношения мы поддерживаем, даже если редко встречаемся.
  Андрей Лоскутов: Как у ни с коллективность? Вот стоит чум, рядом другой чум – получается, как «чумовая деревня»?
  Константин Куксин: Чумовая жизнь (смеется). На самом деле, редко вы увидите один чум. Один чум – это чум шамана может быть, чум молодоженов, которые от всех сбежали, чтобы им никто не мешал. Обычно несколько чумов стоит на одном месте – три, четыре, пять, семь. После прихода Советской власти традиционные кочевники были разбиты на бригады, совхозы. Совхозная бригадная система до сих пор существует, хотя когда-то она создавалась по родовому принципу.
   Андрей Лоскутов: Вот пять чумов стоит…
  Константин Куксин: Допустим, вот бригада – пять-семь чумов, каждый чум – одна семья. Среди них есть бригадир – наиболее талантливый, способный, который перед директором совхоза отвечает за сохранность стада. Почему ненцы такой успешный народ? Эксперименты же проводили на Севере, скажем, у чукчей – всех оленей экспроприировали и стали они общими. Когда все олени общие – они как бы и ничьи. У ненцев так не вышло. У них оставили личные стада, пускай и небольшие – 30-40 голов, и совхозное стадо. Поскольку оленей проще пасти кучей, поверьте, я пас оленей много лет, пасти 300 оленей гораздо сложнее, чем 3500, потому что олени похожи на школьников 7-8 класса. Когда 3000 совхозных – 20 ваших, вы и за совхозными лучше будете смотреть. Вот именно такая система и спасла ненецкую культуру. И надломила чукотскую тем, что у них не было частных оленей. Если бы чукчи не были чукчами – самым суровым и воинственным северным народом, – русские эксперименты их бы доконали, но они выжили. Наверное, вопреки.
   Андрей Лоскутов: Они ходят друг к другу в гости? Чай, например, попить вечером?
  Константин Куксин: Обязательно. Они ходят в гости постоянно. Про женщин я вообще молчу, а мужики, конечно, ходят в гости. Более того, ездят в гости в соседние бригады – за 50 километров на снегоходе. 50 километров – вообще мелочи: сел на Ямаху и полетел новости рассказать. Они очень общительные.
   Андрей Лоскутов: Притом, что такие непроницательные, притом, что все в себе – они общительные?
  Константин Куксин: Они закрытые для чужаков, для своих они такие же, как мы – есть грустные, есть веселые, есть балагуры, есть общительные, они все разные. Просто от русских им часто доставалось. Доставалось по-разному – и от власти российской и от казаков когда-то. В 70-е годы геологи их обманывали. Недавно старика обманули, деньги напечатали на принтере, он поверил, оленя продал. В магазин пришел, а над ним смеются. Это, согласитесь, не улучшает отношения между русскими и ненецким народом.
  Андрей Лоскутов: Такая ситуация – кто-то начал себя неправильно вести, один из жителей тех семи чумов, куда они обращаются? В полицию звонят?
  Константин Куксин: Насколько «неправильно»? За всю мою жизнь среди них я ни разу не встречал никакого особого криминала, чтобы человек себя как-то неправильно повел. Вся их жизнь окружена запретам и традициями. Он может себя неправильно повести с женой – сказал ей грубое слово, обидел чем-то, она побежала плакаться его папе, нажаловалась, старики осудят, придут к нему и будут промывать мозги. Он, допустим, напился и оленей потерял, ему скажут все, что о нем думают, и в другой раз больше не отправят оленей пасти. У них вообще никогда не было такого понятия, как смертная казнь. Самым страшным традиционным наказанием было изгнание из племени. Только представьте, вас одного выгнали в тундру, конечно, с чумом со своим, с женой, но все равно на смерть. Потому что раньше были войны между племенами и изгнание было самым страшным наказанием. Сейчас такого, пожалуй, нет. Наверное, выгонят в поселок, где он сопьется. Потому что есть некоторая градация по статусу среди коренных жителей Севера. Высшая каста, назовем это так, — оленеводы, богатые, свободные – они очень богатые потому, что оленей продают. Деньги им тратить не на что, ведь они сами же и питаются тем, чем зарабатывают, — оленями. Все, что они могут себе позволить, – спутниковый телефон, снегоход Ямаха.
   Андрей Лоскутов: Куда они деньги прячут? В шкуры зашивают?
  Константин Куксин: В кубышку – маленький сундучок на священной стороне стоит. В мужском священном сундучке держат деньги, клык медведя, нож сверху лежит. Некоторые продвинутые в банк кладут на карту.
   Андрей Лоскутов: А воровство?
  Константин Куксин: Не принято. Во вражеские времена – да, было, оленей уводили из племен. Но их можно найти по особому знаку – оленям определенным образом разрезают ухо – это клеймо переходит к младшему сыну, а старший придумывает новое. Есть родовые знаки, по которым можно отличить, эти же знаки ставят на деревьях, чтобы найти друг друга. Допустим, мы едем по тундре, ищем оленевода, смотрим палка воткнутая, на которой что-то вырезано. Знающие понимают, в какую сторону надо ехать, чтобы приехать к нужному человеку. Это вам не с навигатором ездить по Москве, все гораздо сложнее. Вот эти традиции – то, что оленеводы богатые и очень свободные – сделали их наиболее сильной кастой. И когда парень весь обмороженный с медвежьими клыками и амулетами приезжает в поселок, поселковые девчонки просто тают, потому что вот он – хозяин тундры.
  Следующая каста – рыбаки и охотники, которые по какой-то причине не могут кочевать – бедные, нет оленей, не хватает, либо как мой друг, который потерял пальцы на ногах и не может физически кочевать. Их уважают, но они мечтают об одном – заработать денег, стать оленеводами и кочевать.
  Самая презренная каста – живущие по-русски. Это те, которые работают в администрации Ямало-ненецкого округа, в газетах местных, депутатами – могли оленей пасти, а они продались – так к ним относятся.
   Андрей Лоскутов: Вы назвали еще одну категорию аборигенов — шаманы. Кто они?
  Константин Куксин: Шаманы – посредники между мирами. Без шаманов вообще нельзя представить культуру народов Севера, не только ненцев. Шаман был лекарем, провидцем, искал пропавших людей, оленей, шаман был хранителем традиций, рассказчиком, передавал из поколения в поколение память предков. Ведь у народов Севера, у кочевников, не было книг, не потому что не было желания их создавать, а потому что невозможно кочевать еще и с книжками. Представьте – пять оленей везут мою нарту, потом еще по два везут мои вещи. Плюс вещей сколько у женщин, у них всегда больше. И еще два-три каравана будут тащить мою библиотеку, чтобы я почитал в свободное время. Это невозможно.
  Шаман был хранителем традиций. Лингвисты проводили исследование – обычный человек использует в разговорной речи 5 000-7 000 тысяч слов, шаман использует 12 000-15 000. Шаманы удивительные люди, у них феноменальная память. Своим ученикам он пересказывает легенды, которые те запоминает. Я специально исследовал феноменальные способности шаманов, не только у ненцев, – это удивительные люди. Даже у тех кочевых народов, у которых нет шамана, эту функцию исполняют сказители. Способности шаманов наука объяснить не может, поэтому я не буду влезать в дебри. Есть факты, которые пока необъяснимы. Шаманы, конечно, служат своему народу.
  При мне был случай у ненцев: привезли к шаману больного человека. Шаман на него посмотрел, пощупал: «Зачем вы его ко мне притащили? Быстро в бригаду по рации вызывайте вертолет – санитарный рейс. У него воспаление легких, ему надо антибиотики колоть». Вот это настоящий шаман. Не будет с бубном прыгать, а вызовет вертолет. Прежде всего шаман лечит болезни психические, либо психосоматические – это шаман исправит. А если нужно уколы делать, шаман первым вызовет санитарный рейс.
   Андрей Лоскутов: У них есть заболевания цивилизации – усталость от жизни, депрессия, стресс?
  Константин Куксин: Я не встречал, но у поселковых бывает – тоска нападает, они ее заливают водкой, потом умирают. Это бывает в поселке, где люди отказались от традиционной жизни. Представьте, когда он пас оленей, знал все родовые места, делал жертвы своим духам, он гордился оленями, знал свое место в жизни. И вот почему-то перестал кочевать – запретили, потерял стадо, стал жить в поселке, его устроили на работу, но смысла жизни он в этом не видит, поэтому начинает пить. Да, такие проблемы есть. Но эта проблема будет у любого человека, утратившего корни, утратившего основу, веру в себя и в людей.
  Максим Николаев: Мне всегда казалось, что все эти северные народы – чукчи, например – достаточно миролюбивые, а Вы уже несколько раз упоминали про войны. Расскажите подробнее.
  Константин Куксин: Ненцы воевали с русскими, но недолго, все-таки заключили союз, после восстаний, которые были еще в царские времена. А вот чукчи – самый воинственный народ на Крайнем Севере. Чукчи все 10 000 лет своей истории воевали. Первый период – в незапамятные времена они воевали с эскимосами, этот период так и называется – чукотско-эскимосские войны. Смешно, правда!? Греко-персидские – нормально, а чукотско-эскимосские – сразу вызывает улыбку. Они воевали из-за моржовых лежбищ и мест, где можно охотиться на китов. Воевали очень жестоко, причем чукотско-эскимосские войны велись на двух континентах.
  Потом начались чукотско-корякские войны. Коряки первыми приручили оленей и научились их пасти. Чукчи этих оленей решили угнать у коряков и воевали нещадно. И за годы боев угнали у коряков 250 000 оленей. Тут появились казаки, коряки попросили царя помочь против чукотских народов, русские ввязались в эту войну. Она шла 150 лет. В ней участвовал царский флот, из Петербурга перебрасывали отряды, чукчи всех громили. В итоге вместо полководцев прислали одного немца, чтобы он разобрался. Немец попросил отчеты за 150 лет войны, после чего понял, что эта война вообще никому не нужна, потому что прибыли от нее нет и не понятно, за что бороться. После этого русские ушли с Чукотки. По всем международным правилам – это проигрыш войны. И до появления авиации чукчи в Российской Империи и в Советское время жили по своим законам, потом, конечно, их к ногтю прижали. Дальнейшее – анекдоты, безумные эксперименты народов Севера, которые апробировались на чукчах, это словно месть русских за когда-то проигранную войну.
   Максим Николаев: А там кто воевал? Все? Сегодня все пасем оленей, а завтра все воюем?
  Константин Куксин: Чукчи воевали на боевых нартах, олени были боевыми животными. У них были костяные кожаные доспехи, очень сильные были ребята, олени были приучены нападать на врагов, были боевые собаки, были особые нарты, обливали нарты водой, превращая их в ледяные крепости – что только не придумывали, даже особые копья, чтобы перепрыгивать через ряд врагов, отравленные стрелы – ужас, что было. Друзья мои, когда-нибудь об этом будут написаны книги, сняты блокбастеры про этот никому неизвестный период истории.
   Продолжение следует…

   Фоторепортаж Ульяны Селезневой

Оцените статью