Первая часть – здесь
Вторая – здесь
Третья – здесь
…Господи, как трудно писать-то про святых. Всего-то несколько страниц написал, а ощущение, будто на гору взобрался.
Когда пишешь о человеке (любом человеке): необходимо выстроить план, канву описания, эдакий маршрут из пункта А в пункт В, «от пролога к эпилогу», как пел Окуджава; сформировать отношение к герою; а если пытаешься охватить весь его жизненный цикл — найти «вектор», который направлял его в жизни. Когда я только взялся писать про святого, мне, глупцу высокомерному, казалось: я знаю, я понял, как и для чего жил мама Габриэли. Оказалось, что только казалось. Я писал, я читал, и для меня открывались новые обстоятельства, которые, как тяжёлая артиллерия, камень на камне не оставили от возникшей и сформировавшейся концепции Габриэли-крестоносца. Не было там никогда рыцаря без страха и упрёка, с ясным взором и блистающим мечом. Один брат чего стоил… С другой стороны, причём тут брат? А тут ещё…
27 февраля 1955 года Годердзи Ургебадзе в Моцаметском монастыре митрополитом Кутаисско-Гаентаским был пострижен в монахи и наречён именем Гавриил (Габриэли). Через несколько дней после пострига, по благословению опять же митрополита Кутаисско-Гаенатского, был издан указ о назначении иеромонаха Габриэли вторым священником Моцаметского монастыря. И вдруг:
«Иеромонах Гавриил (Годердзи Ургебадзе) в январе 1956 года оставил монашество и ушёл в мир.
Секретарь Грузинской Патриархии П. Гагошидзе».
«Фигасе!» — как сегодня пишет молодёжь. А на заявлении Габриэли ещё стоит приписка митрополита Кутаисского:
«Отец Гавриил (Годердзи Ургебадзе) в служении проявлял усердие, послушание и смирение, старательность и бескорыстие. Но проявившиеся признаки болезни — шизофрении — являются препятствием для служения литургии…»
Шизофрения. А ведь Васико уже проходил медицинское обследование…
В своей жизни я знал двух шизофреников. Оба — личности неординарные. Про одного, мы, его друзья, посмеиваясь, со скрытой гордостью говорили, Костик компьютеры спинным мозгом чувствует. Он необычайно талантливо писал системные программы, оригинально оценивая ситуации и процессы. Второй, точнее вторая, изумительно рисовала. И если первый по сию пору живёт и работает в обществе, лишь иногда пугая окружающих странными поступками, вроде «выйти в окно». То вторая переведена на строгое содержание в психоневрологический диспансер, в «дом скорби», а то, не дай Бог, сотворит что над собой. И с ней ситуация ухудшается каждый год, чему, в немалой степени, способствуют медикаментозные средства. Они, с одной стороны, купируют приступы, а с другой… Как обычно, одно лечим, другое калечим.
Большая Медицинская Энциклопедия даёт заболеванию следующее определение:
Шизофрения — эндогенная психическая болезнь с непрерывным или приступообразным течением, проявляющаяся изменениями личности в виде шизофренического дефекта (снижение психической активности, эмоциональное оскудение, аутизм, утрата единства психических процессов, нарушение мышления) при сохранности так наз. формальных способностей интеллекта (памяти, приобретенных знаний и др.), а также различными позитивными расстройствами (бредом, галлюцинациями, нарушением аффекта, кататонией и др.). Существует точка зрения, что Ш. представляет собой группу родственных эндогенных процессуальных (обладающих свойством развиваться и усложняться) болезней.
Запутанно, обтекаемо, заумно.
Расхожая поговорка объясняет проще: «Если ты разговариваешь с Богом, ты молишься, если Бог с тобой — это шизофрения».
Вопреки распространённому мнению, шизофрения вовсе не приводит к деменции (слабоумию). Многие, наверное, видели фильм «Игры разума», в основу сценария которого положена реальная история американского математика, лауреата Нобелевской премии Джона Нэша. Шизофреника. Кстати, есть ещё одно расхожее мнение: все гении, они того… Ведь с ними говорит Бог! Разве не так?
И Католикос-Патриарх Грузии Мельхиседек III, мудрый Мельхиседек видит, не такой уж Габриэли больной человек, а его беззаветной любви к Богу в достатке хватит на монашеский подвиг. И он пишет митрополиту Кутаисскому:
«Ваше Преосвященство, благословите…
Вы, разумеется, знаете Годердзи Ургебадзе, который принёс это письмо. Вами наложен запрет на его священнодействие. Прошу снять этот запрет: думаю, он не заслужил того, чтобы навсегда оставаться под запретом. Прошу обязательно снять запрет.
С любовью, Католикос-Патриарх Мельхиседек.
Просьба прислать документ, удостоверяющий снятие запрета».
Кто наложил — тот должен снять. Субординация. Но Патриарх давит…
И митрополит смирившись отвечает:
«Святейший и Блаженнейший Владыко, пусть исполнится доброе и отцовское желание Вашего Святейшества. Пусть с сегодняшнего же дня приступает к священнослужению. Митрополит Гавриил»
Вернули!
Много ещё будет проблем от того, что отец Габриэли не от мира сего. Но таких на Руси, и как выясняется в Грузии, называют — божий человек.
И всё же угадал я «вектор», направляющий Габриэли! Любовь к Христу поведёт его по жизни, заставляя совершать более чем странные, иногда экстравагантные, а порой и опасные, поступки.
А в прочем они все такие… Христа ради юродивые.
Окончательно проснулся в восемь. Дождь прошёл, ветер продолжал трепать палатку, но уже не так остервенело. Снова переполз через Рязанову, та даже не пошевелилась, нацепил полусырую одежду и выбрался из палатки. Огляделся. Мда… Мятежно… Хоть в тревожном небе уже кое-где просматривались голубые просветы, иногда даже мелькал солнечный луч, но в целом ситуация была неспокойная: толстые серые облака неуклюже сползали с гор, медленно, неуверенно, а ветер подхватывал их, рвал в клочья, комкал и швырял в ущелье над ледником. На земле было спокойнее. Все палатки, слава Богу, на месте, ледорубы и камни не летали, вон даже вчерашняя псина куда-то потрусила мимо метеостанции. А я за него ночью переживал. Жив курилка! Просто вовремя свалил. Главное, вовремя свалить! Я ещё потоптался в задумчивости, подставив спину ветру, а потом, обречённо вздохнув, отправился в туалет. Ни хрена не работает этот ваш… лапедиум!
Потом вытащил на ветер наши мокрые рюкзаки, ночью мы их бросили на метеостанции. Пока разбирался, внезапно обнаружил высохшую на дверном косяке пуховую куртку, чему несказанно обрадовался. Везде прохладно, и в сырой штормовке я чувствовал себя неуютно. Переоделся, повесив теперь на косяк штормовку. Волшебное место! Народ ходит туда-сюда, таскает за собой тёплые потоки воздуха и сушит не хуже фена…
Раскрыв рюкзаки, и развесив, на что придётся, мокрые перчатки, я вышел на «точку связи»: пришло время пожелать Валико доброго утра и доложить, что, по сути, никуда мы не ходили, те полтора часа в грозе не считаются. Пока ждал связи, разглядывал ледник. Тот, напившись до отвала, потемнел и, кажется, даже вспух. Ну, ещё бы, хлестало как!
— Как пережили, сосед? Вы же тоже ночью ходили?
Я оглянулся. Украинский восходитель из «потерявшейся» группы стоял и курил, глубоко затягиваясь.
— Ходили, – хмыкнул я.
— А у нас, мля… — он затянулся, — как пришли, ещё и палатку сложило… Вчистую, мля… Не слыхали?
Я попытался припомнить, слышал ли что-нибудь, и покачал головой. Чего там услышишь, когда вокруг светопреставление?
— Совсем сложило! Потом минут двадцать под дождём ставили! За-ррра-за…
— Да-а-а-а, сильный ветер был…
— Сильный? — он удивлённо уставился на меня, затянулся, выпустил дым, а потом ткнул пальцем в грузинский флаг на флагштоке, — а это видал?
Оба-на! У флага оторвало полотнище по вертикальную красную перекладину креста святого Георгия, только тонкая полоска материи на нижней кромке осталась, и эти останки продолжали отчаянно трепаться на ветру. А я всё вчера удивлялся, как он на таком ветру не рвётся? Рвётся! Ветер нужен нормальный.
Украинец сделал ещё несколько затяжек, добил сигарету, щелчком послал её по ветру и ушёл в здание. А я продолжил ловить сигнал. «Ловись сигнал: большой и маленький!» Кажется, сегодня не будет связи, крестики вместо палочек так и стояли на экране. На площадку выбралась Рязанова.
— А я тебя ищу …
— Видела? — я показал на флаг. Она кивнула. – Пошли вещи вытаскивать и сушить. Я уже рюкзаки разложил. Не будет вроде больше дождя…
Через полчаса весь лагерь выглядел, как цыганская барахолка. Разноцветные куртки, ботинки, цветные штаны, яркие жилетки, пестрые майки, носки, трусы… Я вкладывал в носки камни, чтобы не унесло ветром, и раскладывал их возле палатки по фен-шую: пятками на запад и, чтобы не заслонять выход.
— Жрать охота! – Алекс занимался такой же чепухой у соседней палатки.
— Как Ольга?
— Спит, Ольга! Чего ей?
Ольга не ходила на восхождение. Умная женщина!
Андрюха пришёл от своей палатки, возле которой разложился такой же базар, как у всех.
— Нас кормить собираются?
— Пошли, узнаем…
Покормили только в одиннадцать.
— Я тут прогноз смотрел… — Шота за столом внимательно разглядывал экран телефона. – Ничего хорошего. Только ухудшение.
— Вчера же рисовали на ночь нормальную погоду…
— Рисовали. Вы видели, какая «нормальная». Теперь всё идёт на ухудшение. У нас есть ещё один день. Запасной. Но я бы…
— Я бы хотел его использовать, — Андрей прихлёбывал чай, пристально разглядывая одинокий блинчик с творогом, последний, решал, взять или оставить? Вообще ему, чем дольше на горе, тем лучше. Он отсюда сразу в базовый лагерь Победы, на 4000. Интересная жизнь у человека! Зимой автогонки, весной-осенью рафтинг, у него целый клуб в Архангельской области, летом горы.
— Ваше право, — кивнул Шота.
— Тогда прошу кого-нибудь из гидов остаться и помочь мне, — он потянулся, и всё же взял блинчик. — Плачу отдельные чаевые.
— Хорошо, — Шота обвёл взглядом группу. — Остальные?
Группа молчала, и я ответил вопросом на вопрос:
— Вниз?
— Вниз. А то вспухнут реки… Они и так уже разлились… И ледник сырой… Потом вообще отсюда не уйдём.
— А портеры? Вещи как? – Галина о больном, о насущном. Впрочем, я тоже не собирался тащить свой большой рюкзак. Пятнадцать килограммов, десять километров, да два вниз, да два по леднику…
—Не будет портеров. Они сюда не дойдут.
— И?
— Ну, если только вызвать лошадей до ледника.
До ледника? Все переглянулись. До ледника, так до ледника!
— Вызывайте! – согласились мы, и пошли собирать вещи.
Не поднимусь я второй раз в часовню… Не выйдет. Извини, дедушка.
Морозным московским утром 1538 года, ещё потемну, нагой и прихрамывающий известный московский юродивый Василий остановился перед иконой Божьей Матери, что на Варварских воротах в Китай-городе. К этой иконе, почитая ее чудотворной, ежедневно во множестве стекался местный и пришлый люд. И сейчас, несмотря на ранний час, уже многие коленопреклонённо просили Богородицу сотворить чудо: заступиться, помочь, облагодетельствовать, наказать даже. Василий оглядел молящихся, задумчиво поскрёб лысый затылок, взглянул на икону, отыскал подходящий камень, доковылял до него, поднял, попробовал на вес, примерился и с неожиданной силой запустил в чудотворный образ… Вдарило так, что иконная доска с хрустом врезалась в морозную землю. Народ онемел, впав в столбняк. Как же это? В чудотворный образ Богородицы — камнем!
«Да он охренел, никак?!» — первым взвыл очнувшийся крепыш-купец, стоящий рядом с Василием на коленях. Подскочив, он ухватил Василия за бородёнку, и с размаху врезал ему в грудь: «Ха!».
«Бей его, христиане!» — взывала, вмиг очнувшаяся, толпа и бросилась топтать упавшего Василия.
«Поскреби! — фальцетом кричал извивающийся юродивый, прикрывая руками лицо и живот, — поскреби!»
«Мы тя щас поскребём, чёрт юродивый!» — выла толпа, отплясывая гопак на юродивом.
«Слой краски поскреби!» — продолжал взывать Василий.
Мужичок в сером армячишке отвалился от толпы, отряхнулся, подошёл к упавшей иконе, перекрестился, поднял, и начал отколупывать краску чёрным твёрдым, как гвоздь, ногтем. Под верхним слоем краски обнаружился второй… Мужичок поднажал… Отколупывался верхний слой нехотя, обламываясь мелкими кусочками. Юродивого продолжали топтать. Но слой вдруг треснул, поддался и сошёл пластом. Мужичок секунду ошарашенно взирал на икону, потом взвыл, бросил наземь, закрестился, заплевался… «Адописная!» — выкрикнула у него за плечом баба. Толпа тут же унялась, бросила Василия и повернулась к бабе. А та не в силах выговорить, всё тыкала пальцем в икону на земле. А на ней, под облупившимся слоем краски отчётливо проступила «дьявольская харя». «Ишь, ты…» — купчина подошёл, наклонился, хотел было поднять, но только плюнул, развернулся и пошёл, расталкивая толпу, поднимать избитого юродивого.
«Ты это… — подал он руку, — ты прости нас… Кабы знать… Знать бы кабы… Слышь? Прости!»
Василий поднялся, приняв руку, утёр разбитый нос и, ни слова не говоря, захромал в сторону Кремля… Государю ещё надо кой-чего сказать, а то ишь… удумал…
«Святой… Как есть, истинный святой!» — баба, перекрестившись, поклонилась Василию вслед.
«И то, правда! — купчина тоже осенил себя крестом. — Только, чего он? Сказать не мог?» — и, махнув рукой, развернулся и зашагал от ворот.
«Ага, а ты бы поверил?! Поверил бы, да?!» — вслед кричала ему баба…
Тот странный юродивый был не кто иной, как Василий Блаженный, один из самых почитаемых и любимых святых на Руси (самый известный храм России его имени). Вообще, в Русской православной церкви, а, теперь я знаю и в Грузинской, любят этот особый лик святых: юродивых или, как их ещё называют, блаженных; подвижников, добровольно принявших на себя образ безумных странников-аскетов, в юродстве своём обличающих и бичующих грехи людские.
И спустя четыре века 1 мая 1965 года другой юродивый, Гавриил, поджёг огромный, двенадцатиметровый портрет Ленина, который вывесили на здании Верховного Совета в Тбилиси в честь и по случаю празднества Дня международной солидарности трудящихся. Облил керосином, чиркнул спичкой и… И толпа, взвыв, снова била.
Арестованный по статье 70 «за антисоветскую пропаганду» на допросе в следственном отделении КГБ Габриэли, шепелявя разбитыми губами, всё равно отвечал твёрдо: «Сделал, потому что нельзя боготворить человека. Там, на месте портрета Ленина, должно висеть Распятие! Зачем вы пишете: “Слава Ленину”? Слава не нужна человеку. Надо писать: “Слава Господу Иисусу Христу”». На допросе присутствовал тогдашний первый заместитель Министра охраны общественного порядка Грузинской ССР Эдуард Шеварнадзе. Не государь, конечно, и не Кремль, но в будущем (это когда уже можно будет обливать памятники Ленину краской и сносить их, сдёргивая стальными тросами за шею) второй президент Грузии. А тогда… Говорят, юродивый предсказал будущее Эдуарду Амвросиевичу, и тот, сжалившись, отправил Габриэли в психушку. Пожалел…
Из выписки истории болезни:
«Диагноз: психопатическая личность со склонностью к возникновению шизофреноподобных состояний. Разговаривает сам с собой, что-то тихо шепчет. Верит в Бога, в Ангелов. Постоянно повторяет слова: “Всё от Бога”. С окружающими не общается. При обращении к нему говорит о Боге, Ангелах, иконах.»
«Если Бог говорит с тобой…» Сумасшедший! Всё понятно! Тут даже психиатром быть не нужно… Кто ещё мог поджечь портрет Ленина? Сказать-то не мог? Жечь сразу… Мы бы поверили…
Из психушки Габриэли вернулся совсем другим. «Обработали» они его. Сделали святого.
Надо было надеть «кошки» на ледник… Надо было… Надо бы… Нога соскользнула, каблук спантиков не зафиксировался, и я, завалившись вперед и на правый бок, покатился по мокрому снегу и льду. По воде.
— Палыч! – заорала Рязанова.
Чего орать? «Кошки» надо было надевать! Потому как: рюкзак пятнадцать килограммов, ботинки, одежда тяжелая, как на восхождение, чтобы меньше досталось тому рюкзаку… Рязановский большой рюкзак взял один из гидов соседней группы – решил подзаработать. Ольгин рюкзак до ледника понёс Андрюха, там вещи на лошадей перекинем. Остальные шесть мужиков несли свои рюкзаки сами. Причём все по два: штурмовой и багажный, только мне свезло, я малый рюкзак сбагрил Рязановой на условии разделения финансовых затрат.
Лежать на мокром льду ненапряжно, но сыро и неприятно. Я сначала на четвереньки, а потом полностью поднялся.
— Нормально всё! – махнул я Рязановой. – Кошки надо было надевать.
У Андрея, который ушёл на полчаса раньше, и теперь уже шёл навстречу, кошки! Хитрый Андрюха. Хотя, не… не хитрый… Опытный!
Лошади к леднику ещё не дошли, пришлось ждать. Нам на руку, мы успеем переодеться и переобуться. Некоторые, правда, так в тяжёлых ботинках, рассчитанных на кошки и снег, и пойдут по сыпухе, по камням, и примут мучение немалое.
Речки, как и говорил Шота, вспухли. Грязный коричневый поток, бурля и пенясь, нёсся между огромными валунами и заливал пологие участки. Не удержалась на камне и провалилась Рязанова. Снова провалится Лёха – не везёт парню! Остальные перебрались более-менее удачно.
Выбравшись из зоны альпийской пустыни, попали в облака. Близоруко расплывшись, шли почти на ощупь, даже голоса звучали глухо. Весь мир враз съёжился до пяти метров.
— Сейчас всё это, — Шота обвёл рукой густую пелену, — пойдёт обратно наверх. Прямо к Андрею.
И Андрюхе будет трудно.
Вообще, всё как-то трудно пошло с Казбеком. Но тут удивляться нечему, погода, вот и не поднялись. Хотя есть другое мнение. «Не бывает плохой погоды, бывают хреновые альпинисты!» — говорит и повторяет Абрамов. Главное, обошлось всё. Пока обходилось.
— Слышишь, Рязанова… Брошу я вас 7-го и поеду в Мцхету.
Книгу о святом Габриэли прочитать перед отъездом я толком не успел, но узнал, мощи святого хранятся недалеко от Тбилиси, в Мцхете, в монастыре Самтавро.
— Не поняла… Что значит, бросишь? – Рязанова запыхалась и запарилась, она шла в моей пуховке, засунуть её уже было некуда, все рюкзаки забиты до предела.
— Да, есть у меня одно дело…
Рязанова встала и повернулась ко мне.
— Хочу к мощам мама Габриэли съездить… — пояснил я. — Мне всё кажется, должны мы ему. За грозу… В смысле, наоборот! В смысле за то, что ничего не случилось…
Она вновь пошла молча, но теперь молчала сосредоточенно, показательно так молчала, с укором. Обиделась? Обиделась.
— Рязанова, дружище, слышишь, не обижайся! — нагнал я. — Это вроде как моё дело. Я его сам себе придумал. Не могу тащить тебя туда… Права не имею. Мало ли я….
— Не обиделась! — оборвала меня Галина. — Но еду с тобой! Его дело, ага… Мы тут все…
— Ладно… Со мной так со мной… О, смотри, опять рододендроны начались! – ловко сменил тему я.
Начались не только рододендроны, из тумана вдруг появились велосипедисты, они тащили на себе наверх горные байки. Неужели потом по этой дороге, по этой тропе, поедут? Это ж самоубийство! Тут и ходить-то опасно. Мы все ноги уже изломали, особенно, кто в горном снаряжении.
— It’s a danger! Don’t ride here! — предупреждал их Шота, они еще и англосаксы какие-то.
Но самоубийцы не послушались и таки съехали. Они нас догнали и перегнали уже перед самой площадкой Самебы – у Троицкой Церкви.
А на той площадке, с которой сегодня совсем ничего не было видно и даже храма… Ой, да какой там храма! Мы и друг друга-то совсем уже не видели. Так вот, на той зелёной площадке нас ждали автомобили.
Сложились, упаковались, поехали…
— Страшно?! – старый грузин водитель, остервенело крутя руль, повернул голову к нам назад и уставился на Ольгу. Та вся съёжилась, сжалась… А грузин продолжал, отвернувшись от дороги, хладнокровно рулить. – Не бойся, дочка, я сам боюсь!
— Главное, на дорогу не смотреть, — сострил я.
— Точно! Не смотреть! – теперь он пристально, в упор разглядывал меня. Господи, как он рулит? Хотелось крикнуть: «Смотри, блин, на дорогу, блин!» Или на что там, блин… Хотя куда смотреть-то? Туман! Но он, конечно, довёз нас.
Весь спуск занял пять часов. Туда восемь, обратно пять.
Ну, здравствуй, родная комната, мы с тобой не виделись целых два дня и соскучились по тебе! По тебе, по твоим кроватям с чистым бельём… Но сначала в душ! Боже мой… как хорошо встать под тугой, горячий душ. А-а-а-а…
— Рязанова – бегом в душ! Я пока позвоню: Алло, девущка! Девущка… Это гурузынский билайн звонит… Билайн из Гурузии, ва! Харащё меня слышите? Валико, стой! Стой любимая, не бросай трубку! Это я. Мы спустились…
Продолжение следует…
